"Нет. Нельзя. Стой". Слова долетают, будто издалека. Но эти странные, незнакомые ему ранее нотки в ее голосе заставляют остановиться. Он думает опустить взгляд на ее грудную клетку - "Нет, я не мог перестараться", - но в этот момент его очень удачно охлаждает выплеснутое в лицо содержимое бокала. "Да, все в полном порядке", догадывается он, когда оказывается облит каким-то сладким и откровенно странным алкоголем. Хеймитч медленно поднимает на нее взгляд, но и без того угадываемый вопрос не озвучивает.
"Какого. Черта." - звучит он примерно так, если брать выражения помягче.
Взгляд скользит по ее лицу: "О чем ты думаешь, Тринкет? Как сбежать на своих двух к спонсору?". Он может разобрать в ее глазах подобие испуга - или так просто кажется. И тут вдруг.. "Нет" - вопит внутренний голос, когда в нем снова начинает шевелиться желание. Неуместно, жестоко пресекаемое желание. В надежде, что сейчас вот-вот пробудится злость и он захочет хотя бы на нее наорать, Хеймитч ждет. Ждет и не получает даже маленького ответа где-то изнутри - почти полный штиль от такой резкой перемены обстоятельств.
Но выругаться все-таки хочется. Поэтому он резко отстраняется от нее, оттолкнувшись ладонью от стены, и оказывается на достаточном от сопровождающей расстоянии. Рукавом рубашки проводит по лицу, пытаясь стереть выплеснутый алкоголь.
- Лучше бы ты пила самогон, - отстраненно хмыкает Хеймитч, опуская глаза и замечая разрастающиеся розоватые пятна на белой ткани, - Или виски, Тринкет. Виски я бы тебе простил.
Нет, злость все же есть. Есть, но она какая-то притупленная: вроде как за сотней закрытых дверей, из-за которых долетают лишь отдаленные отголоски. Или нет. Он не знает, что должен чувствовать, потому что взбешенность не приходит на выручку.
Первая мысль - вернуться в бар. Вытравить немного поганое ощущение, а потом окончательной прийти в норму. Взять Ореану. Настолько грубо, насколько он вообще способен - так, чтобы ее дурацкие духи и тепло вытеснили из памяти эту Тринкет, с появлением которой все словно идет наперекосяк.
Вторая - пойти и разбить все бутылки с этой странной сладкой мутью, которая теперь на нем. Этот момент возмездия, наверно, эффектно смотрелся бы со стороны.
Дыхание уже почти восстановилось, сам Хеймитч уже почти свыкся со своим, мягко говоря, растрепанным внешним видом: скажет, что налетел на кого-нибудь в баре, когда возвращался к столику. Это не худшее, что могло случиться. Судя по тому, как Тринкет цеплялась за ножку бокала, у капитолийки мог быть план Б.
Он недолго молчит, глядя на нее. Все кажется совершенно ясным и не требующим обсуждения. Что неплохо. Он снова слышит долетающую из бара музыку и имеет возможность оставаться от сопровождающей на адекватном расстоянии. Теперь осталось заставить себя уйти.
- Что это было, детка? - спрашивает ментор, проваливая свой план ретироваться в бар.

"Как всегда она несет какую-то.." - успело проскочить в голове и оборваться на полуслове: голос дрогнул. Так, что будто зазвенел в воздухе, вновь вытесняя посторонние звуки. Невыносимо - наверно, именно это слово больше всего подходило для описания того, что он чувствовал в ее присутствии. Всегда это Слишком. Слишком бесит или слишком влечет, слишком волнует или слишком озадачивает - невыносимо озадачивает. Невыносимо влечет. Боится? Или хочет? Или просто играет, пытается вывести его на эмоции и толкнуть на поступок, за который потом не обойдется одним предупреждающим выговором? И тут же вставал другой вопрос: "Зачем?".
Безопасное расстояние вновь сокращается, на этот раз - самой Тринкет. Хеймитч успевает нахмуриться, но идея спасаться бегством даже не принимается в расчет, а затем - вновь. Вновь сердце быстрее разгоняет кровь по телу, а от прикосновения ее губ хочется с разбегу прыгнуть в холодное озеро, или встать под прохладный душ, или вручить сопровождающей новый бокал и попросить еще раз выплеснуть его содержимое ему в лицо - не получается соблюдать "золотую середину". Не выходит отступать вовремя или не подступать вовсе.
С беззвучным выдохом он принимает второе прикосновение и, на этот раз, сам подается немного вперед, набирая в легкие побольше воздуха и касаясь губ сопровождающей своими - сначала как-то слишком сдержанно, но порывисто, обхватывая нижнюю губу капитолийки своими. Медленно, неспешно покусывая и все более напористо вовлекая в поцелуй - не так, как с Оренаой, чтобы просто соблюсти какую-то условность. Что довольно странно: какой же идиотизм, наверно, открыть для себя что-то новое именно с Тринкет. Особенно если учесть, что совсем недавно он едва не слил ее со стеной в единое целое. Не долго ему оставалось бегать от необходимости все обдумать, если в планах имелось "сохранить здравый рассудок".
Услышав знакомую формулировку Хеймитч усмехается. Достойный способ оттолкнуть - почти такой же, как выплеснуть что-то в лицо или просто треснуть чем-нибудь по голове.
- Вспомнила, что тебя заждались, детка? - еще одна ухмылка. Тем более откровенная, чем паршивее снова становится. "Ну почему ты не можешь просто заткнуться и не двигаться?", - Будем считать, что я тебя разогрел.. А ты неплохо подготовилась, Тринкет, - слова легко слетают с губ, и он многозначительно опускает взгляд вниз, вспоминая, как коснулся ее у стены. Он пытается сглотнуть так, чтобы было незаметно даже с такого близкого расстояния - ну, вроде выходит неплохо.
"Так, а теперь отступаем.." - весело подсказывает внутренний голос, вслед за которым поступает бездействие. Хотя не такое уж бездействие - пальцы крепче цепляются за ее талию. Хеймитч аккуратно прижимается лбом к ее лбу. Еще хотя бы несколько секунд - это не так много. Несколько секунд, а потом можно набраться до беспамятства и считать, что это все было не более, чем пьяным порывом. В грудной клетке что-то настойчиво тянет, взгляд опускается на губы. Дышать все еще тяжело - но не просто от животного желания, а от чего-то другого. "Оттолкнуть ее.. Ну же". Пальцы ощутимее впиваются в талию - так, что если он ее оттолкнет, то, наверно, это уже не будет таким уж безобидным жестом. Как бы перестать покушаться на ее здоровье? Ладно, для начала можно убрать от нее хотя бы руки. Вообще в деле "отлипание от Тринкет" он стал проходить слишком много последовательных ступенек.
- Я иду в бар, - информирует ее Эбернети, и руки соскальзывают с талии, обхватывая ее плотным кольцом. Снова вжимает ее - на этот раз, в собственное тело, не слишком крепко, но вполне надежно, - А ты идешь спать, - негромко добавляет он ей на ухо, - Иначе, Тринкет, я отравлю тебе последние дни Голодных Игр настолько, что ты больше не захочешь появляться рядом со мной и в радиусе километра, - спокойно и вполне дружелюбно поясняет ей Хеймитч, - То бишь, ты больше не ступишь в Тренировочный Центр, куколка..

Хеймитч немного хмурится, пытаясь понять причину такого беспрекословного согласия: попытка побыстрее сбежать? К тому спонсору? Кстати, что вообще там насчет спонсора.. Но все треволнения улетучиваются, когда она находится так близко, когда ее теплое дыхание касается лица, а рука оплетает шею - он не находит слов, чтобы хотя бы попытаться съязвить, заменив этим вопрос "в лоб". Глупо. Как-то глупо и неправильно, даже комично, наверно, со стороны, но какая к черту разница?
Ладонь скользит по ее спине, он вздыхает поглубже и размыкает руки, позволяя сопровождающей отстраниться. Взгляд обращается на ее лицо. Как понять хоть что-то, не задавая ни единого вопроса? Откуда вообще может быть такое множество теснящихся в голове мыслей, если его с капитолийкой связывают только вот такие зажимания и одна-единственная ночь? Но на один из собственных вопросов он, все же, мог ответить и без Тринкет: будь на ее месте какая-то другая девушка, он бы уже давно отымел ее возле той самой стены, не обращая внимания на попытки что-то там проговорить и риск быть замеченными. И все-таки его притормозила какая-то брошенная фраза? Принцип? Он не чувствовал никакого упрямства или желания взять реванш за ее крики на весь двенадцатый этаж. Тут, скорее, играло роль само желание - какое-то иное, с примесью чего-то нового и неизведанного. Не позволившее ему, например, продолжить стоять на своем пару минут назад - долго бы она, интересно, сопротивлялась, прояви он настойчивость?
Пытаясь сосредоточиться на баре, Хеймитч отступает назад. Но как-то слишком неуверенно для человека, который в этом месте бывает чаще, чем в собственной комнате на двенадцатом.
- Отлично, - холодно отзывается он, уже намереваясь направиться в известном направлении. Даже если слишком громкая музыка сейчас скорее, действует на нервы, чем расслабляет, а от запаха алкоголя странно воротит. Было бы неплохо подняться и хотя бы переодеться. Но тогда придется идти с Тринкет - привлекательно настолько, что он вряд ли потом спустится в бар. "Я отказываюсь от секса?.. Что будет дальше: отказ от виски?!". - Тринкет, - резко и как-то даже рассерженно зовет он, когда уже наполовину развернулся, чтобы пойти в бар, и поворачивается обратно к капитолийке. Несколько шагов, чтобы сократить образовавшееся между ними расстояние, и он вновь привлекает ее к себе, резко приникая к губам сопровождающей своими - по возможности, бездумно. Сжимает ее талию, бессловесно призывая поддаться, и проталкивает язык в ее рот, не отрываясь от девушки и на секунду, пока губы не начинает покалывать, а дыхание так традиционно не тяжелеет.
- Ну.. неплохо, - кивнул Эбернети в привычной оценивающей манере и, усмехнувшись, пробежал по Тринкет взглядом, ослабляя хватку рук и теперь уже решительно разворачиваясь, чтобы направиться по коридору к распахнутым дверям бара. Пытаясь игнорировать блуждавшее по телу напряжение - пожалуй, становящееся слишком явным. Найти Ореану. Или предупредить товарищей, что уйдет, дабы не искали - и вернуться к Тринкет? В последнем была одна загвоздка: капитолийка, вероятно, окончательно засядет в его голову, если еще раз поддастся. С Ореаной в этом плане было куда проще - никаких сложностей, вопросов, озадаченности. Она не маячила перед внутренним взором, стоило закрыть глаза. Ради нее не приходилось бороться с желанием подняться на этаж - бери за руку и веди в кабинку туалета. Представить себе Тринкет, прижатую к дверце, он не мог.. И лучше бы не представлял: даже мельком проскочившая мысль угрожает заставить его вновь сменить маршрут.
Только после второго залпом опрокинутого в себя стакана виски, уже за столиком в привычной компании, он позволяет себе немного расслабиться. Не отталкивает обосновавшуюся под боком Ореану, хотя исходящая от нее смесь каких-то отвратных духов и алкоголя откровенно не походит на аромат Тринкет - и оттого не нравится. Отторгается. Заставляет поморщиться. В голове беспрестанно дублируется "Я оставлю дверь открытой" и такое покорное "Хорошо".
Наверно, изгнать из его головы сопровождающую может только качественная потасовка. Хеймитч опрокидывает в себя еще один стакан, пытаясь вникнуть в слова Ореаны, что-то щебечущей ему на ухо.

Лучи утреннего солнца пробивались сквозь неплотно задернутые шторы, возвещая о начале нового дня своим мягким, раздражающим светом, который падал прямо на глаза, заставляя поморщиться и, увернувшись от причины дискомфорта, все же стряхнуть с себя дымку сна.
"Тринкет". Хуже, чем испытывать похмелье, могут быть только мысли о сопровождающей с утра пораньше - столько стараний ночью, чтобы выбросить ее из головы, и вот практически первое, что приходит на ум, заветная фамилия. Хейммитч напрягает память, чтобы перебрать все совершенные не так давно подвиги. Судя по тому, что в комнате он не в компании миротворцев, ничего "из ряда вон" не произошло.
После длительной борьбы с собственным телом, он все же поднимается, даже умудряется собраться и со второго раза войти в дверь: голова все еще гудит. Нет, скорее, кружится - Эбернети все еще малость пьян и эта легкость, невесомость уже какая-то не такая, отвратительно неприятная. Будто голову налили свинцом, пока все остальное существовало отдельно, и попросили попробовать решить головоломку. Или, например, аккуратно вписаться в прямоугольник дверного проема - не-вы-пол-ни-мо.
По холлу уже поползли приятные ароматы еды - они были бы приятными, если первой на них реакцией не был малоприятный позыв. Но ноги сами ведут к гостиной: как бы не было паршиво, сегодня важный день. По итогам которого они либо останутся в яме, либо хоть немного подтянутся вверх.
Первый взгляд на безучастно скребущих столовыми приборами в тарелках трибутов дает повод предположить, что они, как минимум, не слишком воодушевлены предстоящим интервью. Хеймитч пытается поприветствовать подопечных - на его собственное удивление, выходит нечто неразборчивое и мало похожее на человеческую речь. Полное фиаско. Пополнение в списке "невыполнимо". Он так погружен в мысли, что даже не сразу замечает отсутствие Тринкет.
Попытки вытянуть из трибутов хоть слово не дают никаких результатов: глаза девочки начинают поблескивать от слез при малейшем упоминании о предстоящем выходе на Арену, даже парень уже не кажется таким сдержанным и начинает громче стучать вилкой при обсуждении дел важных и насущных, за что Хеймитчу тут же хочется настучать ему по голове.
Но всегда есть куда хуже. Так что скоро в гостиной появляется Тринкет. Вернее, сначала возникает торопливый стук каблуков - хочется отыскать кнопку "выключить звук". Потом сопровождающая впархивает в помещение, шум усиливается - "убейте ее кто-нибудь". Взгляд, исполненный надежды, он бросает на трибутов: но они слишком отвлечены созерцанием содержимого блюд и, кажется, не особенно реагируют и на появление Тринкет, хотя что-то и бормочут себе под нос в ответ на приветствие.
На них нельзя полагаться, удрученно думает Хеймитч. Хоть один мог бы сорваться и попытаться прибить к чертям эту капитолийку - нет, сидят, куда-то смотрят, что-то жуют, смиренно ожидая новых причитаний и наставлений, которые скоро прилетают и по его адресу.
- Не ори, Тринкет, - призывает ее Хеймитч, чуть поморщившись, - иначе мы начнем игру "кто первый попадет вилкой в сопровождающую", - он знает, что, как бы парадоксально это не было: она права. Трибутам было необходимо подготовиться к интервью и попытаться понравиться публике, пусть шансы что-то изменить и были совершенно малы, - Вы двое, - он указывает вилкой, потенциальным оружием этого дня, сначала на юношу, потом на девушку, - Должны прочесть карточки, - "какую бы чушь она вам там не понаписала".. - и быть готовыми к интервью, если, конечно, еще планируете сохранить себе жизнь.
Интересно, сама Тринкет верила, что интервью может как-то повлиять на их плачевное положение дел? Вероятно, нет. Скорее не желала еще больше ударить в грязь лицом перед другими коллегами-эскортами. Но упоминание заветного слова "жизнь" заметно действует на трибутов: во всяком случае, ненадолго. Довольно скоро они вновь возвращаются к прежнему занятию, так же невнятно пробормотав что-то в ответ.
С чувством выполненного долга - менторство довольно
изнурительное занятие - он тянется к заново наполненному бесгласой стакану, чтобы вернуть себя в человеческое состояние.
- Что в коробках? - хмуро интересуется Хеймитч, - Надеюсь, останки наших врагов?

Хеймитч вопросительно поднял брови, обращая взгляд на сопровождающую, когда она упомянула покушение на его неприкосновенную голову, но развивать тему не стал. Кто знает, что от нее ждать? Может, она и правда избавит половину сидящих здесь - от выхода на Арену, а его - от необходимости за этим наблюдать. Весь этот ее странный нервный тон, непонятные коробки, причудливые парики и бесящая Хеймитча подвижность могли сигнализировать о том, что она не так проста, как кажется. "Складирует трупы менторов в своей ванной.. Послана Сноу меня добить..". Хотя нет, простой она ему и не казалась - он всегда догадывался, что она чуток ненормальная.
Размышляя таким образом, он мерил ее пристальным задумчивым взглядом, медленно дегустируя янтарный напиток в стакане. От каждого глотка организм выдавал явный протест и нежелание с утра пораньше принимать в себя алкоголь, но это было необходимо, чтобы прийти в себя. Хотя, судя по всему, его муки не шли ни в какое сравнение с дилеммами, что вставали перед сидящей напротив капитолийкой. Краем глаза он наблюдал, как она подтягивает к себе стакан за стаканом, наполняя их разным содержимым, а потом тянулась за новым графином. Он даже на минуту забыл, что она его бесит, и хотел было помочь переводить фужеры, чтобы потом пододвигать их к сопровождающей. Но тут она снова сбивает его с мысли, когда в очередной раз тянется за сосудом с какой-то странной жидкостью - видимо, иных Тринкет не пьет, - а взгляд Хеймитча невольно останавливается на ее груди, когда девушка изгибается в пояснице и наклоняется.
Эбернети делает несколько больших глотков, игнорируя желание поморщиться и мысленно призывает себя притормозить. Не сейчас. Не сегодня. Нельзя было в очередной раз провалить принятый ночью план "держаться от нее на почтительном расстоянии". Ему еще повезло, что она не проснулась, когда он заглянул в ее комнату, чтобы убедиться: никто не пришел к ней, пока он был в баре. Это было странно и необъяснимо. Тут вряд ли придумаешь отговорки, если возьмут с поличным. Даже не скажешь нечто вроде "я просто хотел тебя убить по пути из бара, Тринкет". Хотя в одном он был уверен практически полностью: наверняка к ней кто-то периодически захаживал. Кто-то из спонсоров - иначе как она еще может работать над продвижением в другой дистрикт? Просто капитолийке, вероятно, хватало осмотрительности, чтобы оставлять все без внимания со стороны. От этой мысли становилось паршиво и пробуждалось желание ходить дозорным возле ее двери. Еще одна странность, которым он начинал терять счет.
- Почему бы и нет? - интересуется он с явно наигранным интересом, и откидывается на спинку стула, - Я прекрасно напьюсь и на фуршете, Тринкет. Если тебя это так беспокоит, заодно могу распространить свое "веселье" и на тебя.
Пусть в этом и было одно немаловажное "но": спонсоры. Сколькие из них налипнут на капитолийку, когда подвыпьют, и скольких из них он мысленно прикончит? А скольким весьма не мысленно может сломать нос? Он чудом сдержался в баре, но насколько его хватит, если ситуация повторится, оставалось вопросом. Вопросом, ответ на который будет на прямую связан с количеством выпитого. "Лучше бы ты и впрямь осталась в комнате, Тринкет".
До чего чертовски приятно было бы все это остановить - остановить и больше не замечать ни запаха ее духов, ни улыбок в отношении других людей, ни рук, касающихся ее задницы.. Захотелось выругаться. Причем совсем неуместно и не к теме разговора. Просто ее как-нибудь задеть, оскорбить: какого черта она позволила тому парню трогать себя за задницу? В каких позах он отымел ее прежде, чем подвести в Тренировочный? Что ж, этим объяснялось отсутствие одного немаловажного элемента одежды. Успокаивающий эффект поцелуев и ее близости растаял и теперь нуждался либо в подкреплении, либо в конкретных оправданиях - что было бы совершенно абсурдно и так же безоговорочно исключено. Тупик, в котором мечутся мысли и эмоции, такие совершенно никому ненужные и неизвестно чем порожденные.
Бросив на нее
серьезный взгляд, он шумно поставил стакан на стол.
- Просто.. что? Там не будет твоих разноцветных коктейлей? - любопытствует Хеймитч, чувствуя, что в голосе возрастает подобие раздражения, - Или есть занятие поважнее обязанностей сопровождающей? - с усмешкой добавляет он, удовлетворенный тем, что на этот раз голос не выдает его с головой, - Твоего друга еще не пускают на такие мероприятия и вы решили этим воспользоваться или в чем дело, Тринкет? - невинно интересуется ментор, глядя на нее и лишь краем глаза замечая любопытство поднявших головы трибутов. Вот уж что вряд ли может занимать долго их внимание - так это разборки между кураторами, когда до выхода на Арену осталось совсем ничего, а Хеймитчу было жизненно необходимо выплеснуть хоть часть раскаляющегося внутри напряжения, чтобы благополучно дотянуть до вечера.

Позабывшему про эмоциональность капитолийки Хеймитчу оставалось только наблюдать за последовавшей на его слова реакцией. Она вновь превзошла все ожидания - видимо, тема была затронута верно и ее следовало бы обходить. Когда ты мучаешься похмельем - точно. Головная боль мешала в должной степени насладиться видом вновь раздраконенной сопровождающей, но Эбернети добросовестно старался, слегка удивленно наблюдая, как Тринкет уже самостоятельно раззадоривает себя, с каждой секундой теряя остатки терпения. Оставалось гадать, кого убьют первым: трибутов в качестве разогрева или сразу Хеймитча. Трибутов или ментора. Ментора или..
Треск стекла приковал взгляды всех собравшихся к Тринкет как по мановению чьей-то руки. "Нет, она скорее начнет с самой себя". Даже безгласые, стоявшие поодаль от стола, чтобы вовремя наполнять бокалы и менять тарелки, перестали делать вид, что с глубоким интересом рассматривают узоры на стенах.
Вид ее крови, пропитавшей салфетку, заставляет его забыть о причине их очередной перебранки, пока капитолийка вновь не подает голос, подскакивая из-за стола.
- Где твои манеры, детка? - парирует Хеймитч на выказанное Тринкет желание, чтобы он "куда-то пошел", и привносит в голос весь доступный запас холода. Не очень большой запас. "Куда она, черт побери, вскочила?".
Когда голос Тринкет разносится по холлу и мгновенно реагирующие на обращение к ним трибуты вскакивают со своих мест, чтобы удалиться, Хеймитчу тоже хочется гаркнуть - на сопровождающую. Вот такая последовательная и замкнутая цепочка. Интересно, как много кураторов поддерживают подобные же взаимоотношения?
- Сядь на место, Тринкет, - резковато отзывается Хеймитч, когда их подопечные уже скрываются в холле, - здесь осталось еще много не побитый бокалов. Если хочешь, я дам тебе разбить и мой, - несмотря на, скорее, приказной тон, он не спешит вновь выходить из себя. Во всяком случае, до определенного момента: пока она вновь не касается Ореаны. В самом деле, сколько можно упоминать ее в разговорах? Чувствуя, как в нем вновь закипает злость и негодование, но уже относительно ее вечных попыток как-то подцепить его засчет пустоголовой подружки, он тоже поднимается на ноги. Делает несколько шагов к ней. Стоп. "Мой друг"? Она сказала: "Мой друг"? Он останавливается от нее в полуметре и пристально смотрит в лицо.
И что это значит? Соскребая откуда-то со дна подобие самообладания, он пытается говорить спокойно. Хотя бы потому, что салфетка в ее руке практически целиком пропиталась кровью и было бы куда логичнее осмотреть рану, а потом вернуться к попыткам превзойти друг друга в количестве вылитой на оппонента грязи.
- Мне даешь даже ты, солнышко, - неспешно, шепотом поясняет он капитолийке, как непонятливому ребенку, - с какой стати от меня уклоняться Ореане? - Хеймитч смотрит на нее секунду-другую, а потом оборачивается на безгласую, замечая, что та уже держит в руках аптечку, - А вот у тебя серьезные проблемы, Тринкет, - усмехается он, возвращая внимание к сопровождающей, - ты только что наорала на меня, на трибутов и разбила бокал. Может, тебе не дает твой друг? - в свою очередь озвучивает он аналогичный вопрос, скорее шутливо, чем серьезно, чувствуя, как увядают ростки злости, - Он такой женственный. Кто в ваших отношениях ломается, м? - еще одна усмешка. Слишком сдержанная, чтобы сойти за вызов, зато отдающаяся ощутимым уколом под ребрами. Вся ситуация вообще складывалась хуже некуда. Он делает над собой усилие, чтобы отвести взгляд от ставшей алой салфетки, а потом без лишних церемоний берет капитолийку за предплечье, пытаясь по возможности аккуратно увлечь ее к дивану или хотя бы к стулу.
- Руку надо посмотреть, - поясняет он, чтобы она не попыталась еще раз ретироваться, - Или можешь пойти поискать врача, Тринкет. Мы вчера с ним пили на брудершафт, думаю, если он еще и жив, толку от него будет маловато.

Хеймитчу остается закатывать глаза и прилагать немыслимые усилия, чтобы не отреагировать так, как приличествует в данной ситуации. "Она несносна" - думает он снова и снова, против своей воли поддаваясь и реагируя на каждое слово, возводящее его то в недоумение, то в раздражение и негодование, то вновь бросающее практически в ярость. У них, видите ли, все нормально. Ага. Все-таки надо было ему тогда свернуть голову, чтобы омрачить счастье столь непримечательной капитолийской пары, подобий которой немыслимое число в Тренировочном.
- Для разнообразия, Тринкет, - сквозь зубы цедит он, садясь рядом и беря ее руку в свою, - могла бы включить мозг и помолчать, пока здоровье твоей руки еще зависит от моих действий, - в этом предупреждении была доля правды. Причем немалая такая доля: медик из Хеймитча, прямо скажем, был не очень. Наверно. Ему приходилось наносить ранения или просто игнорировать собственные, но как в таких ситуациях действуют разумные люди, он понятия не имел. Зато чувствовал, как напрягается ее тело от каждого более плотного прижимания поданного безгласой полотенца к ладони, чтобы остановить кровь. Которая все сочилась, пропитывая мягкую ткань - нужно было посмотреть, насколько все-таки глубок порез, для чего разумнее было бы потащить Тринкет к ближайшей раковине, но он решил, что не выдержит, если она еще раз разразится причитаниями.
- Так, ладно, - задумчиво изрекает Эбернети, придерживая ее руку под тыльной стороной ладони, а второй прижимая полотенцем рану. Он бросает взгляд на открытую аптечку в руках безгласой, обегая взором ее содержимое. "Обработать рану может каждый идиот, - размышляет Хеймитч, - если имеет хоть небольшое представление, какое лекарство для чего предназначено..". И, по наитию, приходит понимание, что делать, дарованное такими позабытыми и давно не всплывавшими в его голове воспоминаниями. Угольный дистрикт. Их старый покосившийся дом и суетящаяся на крыльце мать, каждый вечер которой был ознаменован причитаниями за мелкие, а когда и не очень мелкие ссадины сыновей. Денег на медикаменты не было и в качестве лекарств они использовали травы. Если исключить один случай, когда его брат сильно травмировался и его пришлось тащить к дому мэра - тогда Хеймитчу и довелось получить самое смутное и короткое представление об оказании первой помощи.
Воспоминания подсказывают, что делать, но в месте с тем навевают скверную задумчивость, лучше всех попыток сопровождающей пробуждая в нем злость.
- Сиди уже! - наконец не выдерживая, прикрикивает на нее ментор, когда капитолийка в очередной раз подает признаки готовности удалиться из гостиной, - Честное слово, Тринкет, я не знаю, как тебя терпит твой разряженный павлин, но если ты сейчас же не замолчишь.. - он вовремя решает, что угрозы совсем не к месту, догадываясь, что геройская выносливость сопровождающей, пусть и в отношении всего лишь небольшого пореза, вызвана ее собственным негодованием по адресу Хеймитча. "Пусть причитает. Лишь бы не разревелась и не грохнулась в обморок".
Он бросает на нее раздраженный взгляд, а потом приподнимает полотенце и принимает из рук безгласой стерильные салфетки, которыми, по возможности аккуратно, стирает с тонкой ладони кровь, а потом, едва касаясь, обрабатывает участок возле раны, мысленно подмечая, что порез глубже, чем хотелось бы - этим и вызвано такое настойчивое кровотечение. Но недостаточно глубокий, чтобы оставить шрам или, к сожалению, убить сопровождающую. Он хотел было ей сообщить эту малоприятную для себя и вполне приятную для капитолийки новость, но подумал, что реакция будет непредсказуемой.
- А теперь, - торжественно и убийственно спокойно произносит Хеймитч, вынимая из аптечки антисептик, - если это именно то, что я думаю, твоя рука останется в целости, детка, - он неспешно наклоняет пузырек, позволяя небольшому количеству его содержимого попасть в открытый порез, дабы обеззаразить рану. В этот момент, после обращенного на него Тринкет взгляда он чувствует, как ее тело словно
обмякает на диване, вызывая в менторе - на его собственное удивление - зачатки тревоги. Он смотрит на отвернувшуюся сопровождающую, пока в голове идет активная борьба из мыслей вроде "Не может же она в самом деле так бояться какой-то незначительной раны" и "Если она вырубится, я выкраду все ее парики и стикеры". Ему даже кажется, что последняя угроза могла бы заставить ее стоически держаться внушительное количество времени.
- Тринкет, - суровее, чем планировал, зовет ее Эбернети, чтобы привести в чувства, - только попробуй потерять сознание во время моего медицинского дебюта, - на выручку приходит бинт, которым можно скрыть рану, и он принимается нетолстым слоем заматывать ладонь сопровождающей, чтобы порез больше не бросался ей в глаза. Несмотря на попытки напустить на себя безразличный вид, он не может удержаться от взглядов на эту чертову сопровождающую. Хеймитч затруднаялся припомнить, чтобы вид чей-то крови так его напрягал, а вид чьего-то испуга - трогал, но он готов был уже подняться и заставить ее посмотреть на него, лишь бы капитолийка перестала напускать на себя вид жертвы какого-то катастрофически серьезного несчастного случая.
С сухим треском он рвет последний виток бинта, чтобы потуже связать образовавшиеся края и закрепить повязку, а затем просит прислугу принести что-нибудь выпить.
- Знаешь, что сойдет за благодарность? - отчего-то уверенный, что такая наглость может заставить ее немного встрепенуться, он усмехается, выпрямляясь и поудобнее разваливаясь на диване, - Ты сумеешь догадаться, если к обычному списку дел добавишь "включить мозг", солнышко.

Хеймитч поглядывает на нее, разрываясь между несколькими вариантами ответа на такое примитивное "Что?". Много чего, блин, Тринкет. Сам вопрос воспалял в мозгу столько мыслей и вариантов ответа, что он даже помешкал, ожидая ее реакции и собственных предположений, которые, несомненно, должны последовать: разве хватит капитолийке терпения дожидаться разоблачения его планов? Для пущего эффекта Хеймитч обзавелся неоднозначной ухмылкой и пытался понять, насколько далеко может зайти..
Но сопровождающая поднимается, а потом оказывается на его коленях и большая часть вариантов отметается в сторону автоматически. Первый, кстати, заключался в том, чтобы Тринкет неделю с ним не разговаривала. Даже если сам Тренировочный Центр даст трещину и здание рухнет. Даже если кто-то из трибутов пробьет электрическое поле, вылетев из окна. Даже если.. Он глубже вздыхает, чувствуя приятную тяжесть ее тела на своих коленях, а потом и прикосновение губ, плавное движение ладони по ткани рубашки. Эбернети чувствует ее тепло, чувствует каждый преодоленный сантиметр, пока рука не замирает на ремне.
Жестоко и рискованно. Он знал, чего ждать, но все равно не оказался готов. Почти детская досада, злость, принятие вызова. Хеймитч наигранно вздыхает, пожимая плечом: "Ну что поделаешь".
Пока безгласая копошится на кухне, из которой доносится какой-то приглушенный звон, ментор подхватывает сопровождающую под бедро и подтягивает к себе поближе. Настолько, что может почувствовать соприкосновение ее тела с собственным уже более ощутимо.
- Зачем так категорично, куколка? - примирительно произносит он, невозмутимо ведя ладонью вниз по бедру и подбираясь к подолу юбки, - Я могу тебе еще что-нибудь перебинтовать..
На случай, если предложение не покажется ей привлекательным, Хеймитч приобнимает сопровождающую второй рукой за талию, пресекая возможность соскользнуть с его колен, пока ладонь, уже достигшая подола, пробирается под ткань и останавливается не многим выше колена. Нет, он не испытывал особенного удовольствия от ее сопротивлений, еще меньше желал, чтобы свидетелем этой картины стал кто-то из прислуги. Зато какое удовольствие наблюдать за злящейся Тринкет. Если он не может ее сейчас же опрокинуть на диван и привести все к логическому заключению, то пусть она хотя бы повизжит и позлится - поделом ей.
- Бережешь силы для своего друга? - участливо интересуется Хеймитч, - Только руку ему не показывай, а то вам придется полежать рядом друг с другом, разве что, в обмороке, - усмехнувшись, он изучающим движением скользнул ладонью ниже и вскоре высвободил руку из-под ткани одежды.
Все еще придерживая капитолийку второй рукой за талию, он легко поднимается на ноги, помогая Тринкет сохранить равновесие и тут же привлекая ее к себе максимально близко. Запах духов мгновенно усиливается, как усиливается и желание Хеймитча прижаться губами к ее шее - вечно открытый и такой привлекательный участок ее тела. Хоть какой-то плюс у этих пугающих высоких париков. И он делает это раньше, чем успеет прикинуть в голове возможную реакцию обладательницы визгливого голоса и истеричного нрава: наклонив голову, Эбернети прижимается губами к нежной коже, оставляя несколько последовательных поцелуев на шее, почти добираясь до мочки уха. Накатившее желание не позволяет разобрать, насколько сильно Тринкет сопротивляется, но он сам скоро отстраняется, поднимая на нее взгляд. Немного затуманенный, но все более осознанный взгляд. Вполне вовремя: как раз в эту секунду дверь кухни открывается и доносятся шаги спешащей в гостиную безгласой.
- Этого недостаточно, - произносит он первое, что приходит в голову, и старается выглядеть предельно непринужденно. Рука ослабляет хватку, позволяя сопровождающей не вжиматься в Хеймитча, и он тут же с коротким кивком принимает из рук безгласой девушки прошенные стаканы выпивки. Один он протягивает Тринкет, - Сегодня ты будешь делать, что я скажу. И начнем с этого, - конечно, шансы, что фужер сразу же не прилетит в его голову, были
катастрофически малы, но ментор с серьезным видом продолжает протягивать капитолийке, судя по виду, какой-то ликер.

Хеймитч ждет, не сводя с нее взгляда. На собственное удивление, он замечает, что она колеблется: неужели ему удалось воздействовать на Тринкет не при помощи угроз и опасной физической близости? Физическая близость. Кстати говоря, она-то все еще была одной из составляющих всей ситуации, ведь сопровождающая, несмотря на то, что Эбернети убрал руку, все еще стояла рядом.. Даже не спасалась бегством, не визжала, не рассыпалась в проклятиях. Во всяком случае, вслух.
Но ей же просто необходимо пойти наперекор: вот поднятый было бокал вновь опущен, на этот раз решительно - ну, настолько решительно, насколько это вообще было свойственно сопровождающей. Хеймитч не переставал упорствовать в пристально-серьезно-выжидательных взглядах. "Немедленно. Тринкет. Выпей". Будто с одного бокала ее унесет, а потом ее сможет унести Эбернети. В спальню. Немедленно. Было бы чертовски неплохо..
- Это в качестве обезболивающего, - неоднозначно поясняет он, подавляя желание настоять и повысить голос. Вместо этого Хеймитч усмехается и кладет свою ладонь поверх руки капитолийки, в которой она сжимала бокал, - Или ты хочешь, чтобы я вернулся к аптечке и поискал лекарство? - он прищуривается, давая понять понять, что это невесть чем закончится, - Знаешь, в алкоголе я разбираюсь лучше, чем в способах не отравить человека, выбрав не тот пузырек.
Вот так - почти правда. Отчасти, конечно, он обращался к безгласой с просьбой принести что-нибудь выпить, дабы капитолийка действительно не хлопнулась в обморок. Теперь эта ситуация имела двойное дно: если она подчинится, то он имеет на нее некоторую долю влияния. А Хеймитч видел, что она колебалась.. И все еще чувствовал напряжение от того, что никто из них не сделал и пол шага назад c момента, как сам ментор дал Тринкет возможность ретироваться. Она была рядом - настолько, что его воображение все еще продолжало рисовать красочные картины под названием "Что могло бы быть, не будь ты такой дурой, Тринкет". Коснуться ее - черт знает, чем закончится. Вдруг где-то в ней активируется очередной механизм, отвечающий за метание по гостиной в гневном состоянии, приправляя все визгливыми возгласами? Чего только не хватало, так это новых травм. Еще нечто неоднозначное: Эбернети мог отчетливо признаться - правда, исключительно самому себе, - что вся эта, пусть и незначительная, ситуация все же несколько потеснила его обычный циничный настрой, и он невольно взглянул на кое-как закрепленную повязку на тонкой ладони.
- Хорошо, - с нажимом выдыхает ментор, поворачиваясь к прислуге и прося бутылку виски, - У тебя есть несколько минут, солнышко. Ты пьешь, - он возвращает выразительный взгляд на капитолийку, - свой чертов ликер или какая там муть у тебя в бокале, либо пью я. И тогда, - он бросает взгляд на настенные часы. Состояние дежавю. Кажется, именно с аналогичной ситуации началось их роковое знакомство.. Нет, началось оно со шлепка по заднице. А вот продолжилось как раз стертой памятью и едва не сожженным пищеводом, - через минут десять ты будешь причиной моего абсолютного, беспробудного опьянения, - губ Эбернети касается ухмылка, и он выжидательно смотрит на сопровождающую. Из простой подлости и желания ее разозлить это переходит в неподдельный интерес и любопытство. Что она сделает? Не побьет же, в самом деле, все бутылки на двенадцатом. Во-первых, их слишком много. Во-вторых, он все равно напьется, если того пожелает - а он желает.
- Ну, детка, - приблизив губы к ее уху, пока безгласая не вернулась с бутылкой, обращается к ней шепотом Хеймитч, - Немного подвыпившая сопровождающая или где-то потерявшийся ментор? - он мягко касается губами ее уха, переходя к мочке. Вторая ладонь ложится на ее ягодицы и он вновь привлекает сопровождающую к себе. Неспешно, без особого нажима - даже на мгновение забывает, что должен выглядеть как можно более убедительно от этого чертового неописуемо влекущего тепла ее тела, этого аромата ее кожи. В такую секунду хочется изменить правила игры. Вернее, отложить игру на
попозже и просто увлечь Тринкет к дивану. Интересно, о чем думает она.. О париках и интервью? Или у нее опять перекати-поле следует из одной стороны черепной коробки в другую?
- Это безобидная просьба. Для разогрева. Ты же моя на этот день, - просто и по-хозяйски заявляет он, немного отстраняясь только чтобы видеть ее лицо и принять бутылку виски, принесенную прислугой.

Хеймитч подавляет смех и подменяет торжествующий гогот вопросительно поднятой бровь, когда в лице сопровождающей, опрокинувшей в себя содержимое бокала, начали происходить какие-то изменения. Взгляд ментора скользнул на фужер. Чего, интересно, ей такого налили? Оказывается, у безгласых еще сохранилось чувство юмора..
Он берет Тринкет свободной рукой за подбородок, когда на ее глаза вновь набегают слезы. Необычно, что все его последние попытки взаимодействия с сопровождающей за это утро неизменно, вот уже второй раз, приводили к покрасневшим глазам и расстройству. Он взывает к некогда мелькавшему в нем желанию рассмеяться - не выходит. Хеймитч растерял свою веселость и теперь злился на чертову Тринкет, будто она была в этом виновата образом, который не осознавал в полной мере даже сам ментор.
- Скоро узнаешь, - коротко отвечает Эбернети, убирая пальцы от ее лица, когда убеждается, что сопровождающая не разразится истерикой. Вторая его рука все еще покоится на ее ягодицах, но капитолийка не дает ему пощечину. Не пытается отстраниться. Она все еще рядом.. он начинает к этому привыкать.
И вместо того, чтобы найти в своей голове хоть пару обидных слов относительно всей ситуации, в которой он беспрепятственно ее лапает, а Тринкет просто хлопает своими голубыми глазами и словно ждет распоряжений, Хеймитч переключает внимание на безгласую с бутылкой. Хочется ответить на вопрос "Какого черта сейчас происходит?", не вовлекая в это капитолийку. Не хочется демонстрировать своей озадаченности, само наличие которой как негласное "мне не плевать в ожидаемой мере". Как часто он задумывался о мотивах, по которым ему отдавалась та или другая? Пожалуй, давным-давно он не практиковал такого бессмысленного занятия. Зато теперь, имея возможность касаться собственной сопровождающей, он чувствовал себя недостаточно расслабленным просто из-за такого неважного и ненужного вопроса "почему?". Сама мысль, что он может нравиться Тринкет настолько нелепа и абсурдна, что у него вновь невольно приподнимается настроение. Если выбирать из всех возможных вариантов, которые могут стать причиной такой ее податливости, то куда логичнее и реальнее был вариант "Она просто, как и все другие капитолийки, хочет в постель с победителем". Хотя это тоже было довольно пафосное предположение: Тринкет может отдаться и любому другому ментору. Не пьющему, например, и присутствие которого не вызывает у нее такую неадекватную истеричную реакцию.
- Молодец, детка, - хвалит ее ментор за подвиг в виде опустошенного бокала, и берет из рук прислуги бутылку, - А теперь, - Хеймитч вновь бросает взгляд на Тринкет. Весьма невозмутимый взгляд. Еще секунда - и он протягивает ей бутыль, - Плесни-ка мне виски.. - лениво тянет он тоном распоряжающегося повелителя и, когда сосуд оказывается в руках сопровождающей, с очевидной натугой заставляет себя убрать руку от ее ягодиц. Вопрос "Почему ты не врезала мне бокалом, куколка?" вновь мелькает в голове, но Эбернети старается сосредоточится на том, что происходит в данную секунду: он отходит от капитолийки и падает на кожаный диван. Забрасывает ноги на журнальный столик и вновь смотрит на сопровождающую
- Не стесняйся, Тринкет. Стакан можешь взять со стола.. - он взглядом указывает ей на еще не убранный после завтрака стол. Завтрак. С ума сойти, только завтрак, а он уже почти довел ее до нервного срыва, - Бутылку надо наклонять, когда наливаешь.. Но сначала, конечно, не помешало бы открутить крышку, - дает ей напутственный инструктаж ментор, в голове прикидывая, за сколько секунд он перевалится за подлокотник и окажется в укрытии, если бутылка полетит в его сторону, - Иначе ничего не выйдет, понимаешь? Стакан останется пустым, а так не пойдет.
Конечно, он не собирался над ней жестоко издеваться.. Или именно это он и собирался сделать. Нужно было рассчитывать размах своих желаний, чтобы она не соскочила раньше, чем они прибудут на интервью. Тринкет наверняка исполняет любые прихоти спонсоров, распорядителей, просто
богатых персон в своей любимой блистающей столице, стирая коленки и до изнеможения исполняя все, даже самые смелые, прихоти, так чем его просьбы могли превзойти то, что ей уже доводилось исполнять? Тем более, его прихоть была безобидна. Если, конечно, такая физическая нагрузка, как "взять бутылку", "налить", не превосходила для нее все старательные, извивающиеся движения под чужим потным телом. Мысль была откровенно мерзкой. Но Хеймитч, в конце концов, и не старался смотреть на все сквозь розовые стекла очков - эта доля выпадала на участь Тринкет.

Хеймитч сидит неподвижно. Первый импульс, заключавшийся в "вскочить, перехватить ее руку", миновал. В нем поднималось и росло что-то нехорошее - и он этому совершенно не мешал, наблюдая за действиями Тринкет, - едкая смесь из раздражения, злости, даже толики презрения: "Какая-то чертова капитолийка, жалкая разукрашенная кукла с опилками вместо мозгов, выливает на тебя виски, Хеймитч..". Как хорошо, что этого не видит никто из коллег-кураторов, да и Ореана. Женская дерзость распространяется, как вирус, а он бы такого не потерпел.. Не потерпел. Да. Его изрядно бесила самоуверенность, с которой оперативно подошла к делу сопровождающая - прохладное содержимое бутылки пропитало одежду, пряный аромат с примесью резких ноток спиртного витал в воздухе, при глубоком вздохе практически спирая дыхание. Как, однако, иронично: этот крепкий напиток который раз проходит красной нитью в их взаимоотношениях. Иногда давая Эбернети сделать необходимый, чтобы расслабиться и не прибить ее, глоток кислорода, а иногда норовя стать причиной, по которой ей достанется однажды гораздо больше, чем может подсказать та штука, что заменяет ей мозги.. Чем бы эта штука не была.
Он резко дергает поднятой рукой, ударяя ее по внутренней стороне запястья - бутылка выскальзывает из пальцев капитолийки и со стуком падает на пол. Это подливает масла в огонь: малейший звук, шорох, слово. И хочется больше - грохота, обломков, бездумных ударов в стену или в столешницу стеклянного столика с аккуратно сложенными на его краю глянцевыми журналами, пестрящими такими же, как у Тринкет, разукрашенными до безобразия лицами. Он дал слабину, когда позволил ей воспринимать его не просто как "опасного похотливого победителя" или "скверного алкоголика", и это был чертовски ошибочный ход.
Хеймитч поднимается неспешным рывком, даже слишком медлительным для своего эмоционального состояния. Кто его остановит? Безгласые? Сноу? Может, старик и мог понапихать камер на каждом шагу Тренировочного, но что-то Эбернети сомневался, что он выбежит из-за угла, примирительно размахивая руками и умоляя ментора остановиться.
Не дожидаясь, когда она начнет пятиться к выходу или открыто понесется на всех порах к холлу, он сцепляет пальцы на ее горле - резко, уверенно и практически спокойно. Этого недостаточно, чтобы удушить. Конечно, если он не решит давить ладонью на заветную трубку, спрятанную под тонкой кожей и добросовестно позволявшую все годы ее существования производить транспортировку в мозг такого необходимого для жизни кислорода.. Мозг. Хеймитч усмехается.
- Правильно? - тактично интересуется Эбернети, отрывая взгляд от чуть побелевших костяшек собственных пальцев, и переводит взгляд на лицо капитолийки, - Ты же знаешь, я не очень осведомлен: в дистриктах учат только практическим вещам, необходимым лишь для того, чтобы выполнять поставленную Капитолием задачу.. - он неспешно осматривает ее шею, - Кажется, сонная артерия находится вот здесь, - чуть нахмурившись, с видом задумчивости он переставляет большой палец на область чуть в стороне от трахеи; нащупывает ту самую заветную впадинку и чувствует знакомое биение жизни, - Знаешь, что будет, если я надавлю, детка? - он поднимает на нее взгляд, - Ты отключишься и перестанешь действовать мне на нервы.. А я готов отключать тебя столько, сколько понадобиться, чтобы ты не маячила перед глазами, - совершенно серьезно, негромко произносит он, и голос начинает срываться на более раздражительные, несдержанные интонации, - А затем, куколка, - он сильнее сдавливает ее шею, заставляя предпринимать более активные попытки набрать в легкие воздуха, и притягивает ее к себе, заставляя впечататься в его тело, - буду запускать к тебе в комнату всех желающих. За отдельную цену. Таким образом ты принесешь моему дистрикту много пользы. Куда больше, чем приносишь в сознательном состоянии.
Это бы принесло ему немалое моральное удовлетворение, поскольку в лице данной капитолийки, в данное мгновение, для него соединялись все ненавистные пороки
Капитолия. В ней был сам Капитолий. С его жеманностью, цинизмом, непомерным богатством и глубокой убежденностью в собственной вседозволенности. И если он сможет хоть немного вправить понятия отдельно взятому жителю столицы - или просто позабавиться вволю, не имея другой альтернативы, - то Хеймитч был не против. Она его бесила. Злила. Она.. пустая. Но чем больше в нем шкалил негатив, норовя сорвать планку, тем больше играли на контрасте воспоминания той ночи, когда именно к этой пустоголовой капитолийке он льну по мере вообще мыслимой возможности и не готов был отстраняться. И злился еще больше: распирающее грудную клетку негодование и озлобленность вытесняло что-то теплое, инородное, чему не было места. Не должно было быть.
- И не смей больше переводить виски, - чеканит Эбернети, пользуясь своим внушительным положением.

Пальцы размыкаются разом, позволяя Тринкет сделать полноценный вздох и отдалиться. Сработано отлично: едва ли она еще раз к нему подступится, а вот прольет ли еще раз на него спиртное - вопрос спорный.. тут желание досадить ему может возобладать над чувством самосохранения. Это же чертова Тринкет.
Хеймитч с относительно безмятежным видом разминает пальцы, шумно втягивая носом воздух:
- Отлично поговорили, да? По-моему, это самый содержательный наш разговор с момента встречи, - усмехнувшись, он окидывает сопровождающую взглядом, не говорящим практически ничего, кроме: "ну, фигура у тебя все еще ничего" или "неплохой торшер". Несколько шагов отделяет его от стеллажа со стеклянными дверцами - это расстояние он преодолевает за секунду и вскоре обзаводится бутылкой виски. Хотя он сам сейчас - как бутылка виски. Во всяком случае, это первый раз, когда алкоголя "на" нем больше, чем "в".
- Надеюсь, у тебя нет спичек, детка, - хмуро цедит Эбернети, разбираясь с плотно закрученной крышкой, - И склонности к поджиганию людей. - "Интересно, она умеет пользоваться спичками?" - вариациями подобных вопросов можно занимать себя бесконечно, а вкупе с занятыми делом руками это вообще универсальное средство, избавляющее от скверных ощущений. Доставляло ли ему удовольствие применять к ней силу? Нет. Ну, может быть немного.. какие-то считанные секунды из всех минут, что она находилась в зависимости от силы давления его пальцев. Был ли он доволен произведенным эффектом? Он хотел выпить. Это никак не вязалось с последним поставленным вопросом, так что ответ был, видимо, отрицательный. Хотя тут - время покажет. Если она перестанет щеголять степенью своей глупости в его присутствии, то, наверно, оно того стоило. Если не повторит на бис произошедшее несколько минут назад - вообще замечательно. Если не опустит сейчас что-нибудь тяжелое сзади ему на голову - утро почти задалось.
Крышка уже откручена и Хеймитч с почти победным видом готовится сделать глоток напитка, запах которого так въедливо витал в воздухе, как слышит стук удаляющихся шагов. Что ж, если она не осталась подискутировать, значит, впечатление точно было произведено. Даже на самого Эбернети оно было произведено, и не хило - пора завязывать применять физическую силу к сопровождающей, даже если эта сила рассчитана и имеет своей целью исключительно напугать. Кто знает, что на самом деле грозит менторам за подобные выходки? Его коллеги предпочитали своих иметь, а не прижимать к стене до треска ребер, например.
Пить уже хотелось не так сильно - хотелось теперь просто Бешено. "Что за ерунда опять происходит?". Хеймитч оборачивается на безгласую, подоспевшую к брошенной на пол бутылке, расплескавшей остатки содержимого. Напиться до беспамятства, назло? Или поступить разумно и собраться к мероприятию? Эбернети стал путаться в мотивах, не всегда отделяя "насолить сопровождающей" от "я так хочу". Этот клубок рос, раздражал, все больше путал, и он не видел способа все разрешить. Если только раз и навсегда избавиться от общества Тринкет - но тогда ее, скорее, придется убить. Ибо шанс, что она естественным путем покинет должность эскорта его дистрикта, был ничтожно мал.
"Надо перестать думать о ее убийстве".

Тем временем, пока большая стрелка подползала к заветному часу, который означал начало мероприятия, а Хеймитч гипнотизирующим - или попросту "тупым" - взглядом взирал на циферблат настенных часов, нечто в нем шевелилось, скреблось и пробуждало какое-то неприятное, не названное чувство. Слово "вина" застревало в горле, его отказывался произносить даже внутренний голос и в это мгновение в голове Эбернети воцарялась тишина, вероятно, сравнимая лишь с привычным штилем в голове сопровождающей.
Все попытки высвободиться из пока еще невидимых и толком не осознаваемых "оков" под названием "Тринкет" только усугубляли ситуацию - чем активнее он проявлял себя с отвратных сторон, пытаясь, скорее, "оттолкнуться" от нее, нежели "оттолкнуть", тем сложнее было отмахиваться от паршивых
ощущений. Становилось Хуже.
Еще одним лекарством от такой несвойственной хандры служила попытка натянуть официальный костюм и вспомнить, как завязывается галстук. Кажется, ему проще было смастерить удавку - если она чем-то вообще отличалась от привычной схемы завязывания галстука - и на конструкции так третьей Хеймитч бросил попытки, оставив так, как есть. Окинув взглядом свое отражение, выглядевшее более менее представительно, он поднес к губам бутылку и, чуть морщась, сделал пару глотков в качестве аперитива к предстоящему вечеру.

Из гостиной доносились голоса - судя по всему, с экрана телевизора, - и кто-то чем-то громко хрустел. Хотелось подойти к этому кому-то и отобрать - Хеймитч тоже не отказался бы сейчас от съестного. Развалиться на диване или спуститься в бар - тоже хорошо. Что угодно хорошо, кроме посещения капитолийского мероприятия. Он недолго колебался, стоя в холле и проявляя неожиданный интерес к незнакомому голосу, разглагольствующему о нововведениях моды, а потом мысленно на себя выругался и развернулся, направляясь к двери сопровождающей. Несколько раз постучав - раньше, чем интерес ко все еще доносящемуся из гостиной хрусту перенимет его неожиданный внимание к мелочам, - Эбернети прислушался к шуму в комнате. Вернее к тишине. "Тишина, как в голове у Тринкет.." - снова подсказывает внутренний голос..
Когда за щелчком в двери появляется щель, Хеймитч придерживает ее до того, как капитолийка, увидев ментора, поспешит вновь скрыться.
- Повязка, - поясняет он, - ее нужно периодически менять, - сухо заканчивает Эбернети. Это хороший предлог, чтобы обменяться с ней хотя бы парой слов прежде, чем им придется вместе отправиться на торжество. Да и он не был уверен, спустилась ли она за день в больничный отсек. Зато был уверен, что сама едва ли рискнула бы раскручивать бинт. И практически целиком уверен, что она выставит его - но, как говорится, "кто не рискует, тот не пьет".

Запах - резкий, посторонний. Он заставляет Хеймитча снова едва заметно поморщиться, но ментор вовремя одергивает себя, и по лицу пробегает лишь слабая тень раздражения, вызванного чужим присутствием в его комнате и таким навязчивым ароматом. Не вовремя. Совершенно не кстати. Но он все же сдержанно закатывает глаза: действует. Ее прикосновения срабатывают, как Ореана и планирует: шепот обжигает ухо, ладонь скользит по рубашке вниз в движении, срывающимся на более резкое, стремительное, нетерпеливое; свободно проскальзывает ниже ремня и подрывает планку напряжения в Эбернети. Он сейчас задымится. Зарычит. Поддастся банальной женской уловке и зарекомендует себя в этих стенах, в очередной раз, в амплуа несдержанного мужика, желающего в данную секунду только одного: взять это тело. Резко, быстро, практически не допуская ни единого вздоха, который бы не перехватило от захлестывающего возбуждения. Удовольствия. Он хочет этого.
Рука, которой было приказано отстранить Ореану, не подчиняется - или подчиняется недостаточно беспрекословно. Он пытается бормотать что-то про время, про то, что они опоздают к машине, пропустят интервью, но она совершенно уверена в своих действиях, и Хеймитч не удивился бы, узнав, что пропуск предстоящего мероприятия тоже уже составлен в голове этой девушки как один из пункт ее плана, которому они могли бы следовать, оставшись наедине в Тренировочном Центре. На такие вещи ее голова срабатывала достаточно качественно.
- Отойди, - почти сквозь зубы цедит Эбернети, направляя на нее вполне серьезный взгляд, несомненно, затуманенный таким желанием, что на губах Ореаны появляется воистину дьявольски категоричная улыбка.
- Ну, милый.. - канючит, надувая губы, и приподнимается еще немного, вставая на цыпочки, чтобы поцеловать. Губы - тонкие. Не такие, как у Тринкет - у сопровождающей они более пухлые, хотя по современным капитолийским стандартам, наверно, все-таки недостаточно. Он почти шипит, когда рука Ореаны тянется к узлу галстука - "Кто мне его потом обратно завязывать будет?!" Конечно, как девушке ей полагалось уметь справляться с этим атрибутом официальной мужской одежды, но "полагалось" не значит "умеет". За время взаимодействия с Ореаной он узнал о ней слишком мало. Слишком мало, чтобы быть уверенным, что единственным спасительным кругом не окажется Тринкет. Кстати, о ней: из его комнаты прекрасно слышны голоса сопровождающей и трибутов, а затем - хлопок двери в комнате первой.
Почти противоестественная самоотверженность. Пока его собственные губы борются за доминирование, то и дело порываясь перехватить инициативу и почти ожесточенно сминают губы Ореаны, он выискивает объяснение своей неожиданно обретенной готовности посетить предстоящее интервью, которое ему откровенно претило. Сидеть в зале, потом - поддерживать разговор во время банкета, пока градус в крови не воспротивится его социальной жизни. Все как всегда, ничего нового или предвещающего что-то положительное. И все-таки.. Она сладко причмокивает и уже по-хозяйски тянется обеими руками к ремню брюк, которые всего пару минут назад были идеально отглажены стараниями безгласых. Хеймитч перехватывает ее руку.
- Не сейчас, - почти угрожающе чеканит он, сокращая расстояние между их лицами.
"Почему? Ну же, соображай. Пока не поздно все бросить и.. ".
Резковатая боль заставляет его негромко выругаться. Солоноватый привкус во рту отрезвляет от всех не прошенных побуждений. Прокушенная губа - отличное дополнение к его и без того не слишком-то идеальному образу, но он даже практически не злится, мысленно благодаря Ореану, всем своим видом выражавшую глубочайшее раздражение, за такой неправильный ход.
- Дура, - если резюмировать, примерно к этому почти безобидному слову можно свести все направленные по ее адресу обращения. Именно в этом, во всяком случае, он дважды повторился.
Хеймитч облизывает губу и, обойдя девушку, приближается к зеркалу. Стирает подушечкой пальца малейший намек на алую кровь, проступившую из незначительной
ранки.
Он не может сказать, что удивлен: Ореана злится обосновано. Пожалуй, это один из немногих случаев, когда ее поведение обосновывается не только секундной прихотью, какими бы нелогичными они порой и не были. Сколько у них уже не было физического контакта? Три, четыре дня? Больше? Кажется, c того момента, как он побывал в комнате Тринкет. От этой мысли он практически бесится. Это как признать что-то, что категорически нельзя признавать, если не хочешь потерпеть поражение. Или он забыл какой-то раз, набравшись в баре?
Дело не в Тринкет. Он просто устал от Ореаны. Иного объяснения быть не может. И на интервью он едет вовсе не потому, что хочет увидеть, к кому сопровождающая поедет после неофициальной части.

В коридор они выбираются, чертыхаясь друг на друга. Быстро отходчивая Ореана уже щебечет подобие извинений, пока Хеймитч начинает считать секунды до того момента, как на первом этаже они разминутся и направятся к своим трибутам. Ну да, для полноты картины и более сокрушительного удара по его настроению не хватает Тринкет. Хотя, отчего же? Вот и она, жмет на кнопку лифта, стоя к ним спиной.
- Ты потеряла трибутов? - вопросительно поднимает брови ментор, останавливаясь рядом и не замечая их подопечных, - Перед началом Игр это довольно несвоевременная тупость, - уже тише добавляет Хеймитч, выплескивая хотя бы малую часть своего удручающего настроя. Легче. Немного. Совсем чуть-чуть.
Дверцы лифта разъезжаются. Ореана виснет на его руке, Эбернети втискивается в кабинку и удовлетворенно замечает витающий воздухе сладковатый аромат. Им довольно быстро наполняется маленькое закрытое пространство и взгляд невольно приковывается к источнику. Остается, разве что, опустить подбородок на плечо сопровождающей - только это может в данный момент заставить его почувствовать себя еще большим идиотом. Что дальше? Будет восхищаться идеально просчитанным углом, под которым она лепит стикеры? Хеймитч отводит от нее взгляд и сосредотачивается на электронном табло, уже начавшим сменять номера этажей.

Хеймитч мог бы счесть повисшую в кабине лифта тишину за неловкую, если бы не был так отвлечен на собственные мысли, витающие далеко от реальности. Метались они в радиусе от "Скоро игры и смерть моих трибутов" до "Приятный запах.. Тринкет, хоть что-то в тебе меня не бесит". Все складывается более, чем идеально, почти фантастически: ни слова, пророненного от Ореаны, все еще сжимающей его руку, ни от сопровождающей - обе идут против своей природы, и в Хеймитче начинает подниматься неподдельное удивление. Переводя взгляд с собственной спутницы на спину Тринкет, он заключает, что отдал бы многое, чтобы узнать, что сейчас происходит в головах обеих. Наверно, капитолийка уже мысленно составляет список спонсоров, перед носами которых важно-преважно будет покрутить хвостом этим вечером, а Ореана..
Ну, конечно. Разумеется. Голос сопровождающей разрушает его иллюзорную надежду, что те пол минуты, за которые лифт скользнет на первый этаж, пройдут в молчании. Это было бы десятым чудом света, если Тринкет не пробило бы что-то ляпнуть.. Или протянуть. Снова какие-то карточки - наверняка очередная чушь, относящаяся к предстоящему интервью. Что умного могла она написать? Нет, серьезно. Какой полезный совет или напутствие можно получить от этой сопровождающей? "Улыбаемся и позволяем каждому встречному шлепать себя по заднице"? Истинный эскорт. Хеймитч еще не забыл ее кавалера и прекрасно помнит, что не возражает съездить тому по голове бутылкой виски - даже самого выдержанного виски, пусть голова того павлина и не была достойна подобной чести.
Вспомнив, что все еще не взял у нее карточки, Эбернети со скептичной ухмылкой протягивает руку, а в следующее мгновение безучастным взглядом обегает первые попавшиеся строчки. Имена и фамилии. Фамилии и имена. Она что, дала ему по ошибке список своих клиентов?
В тот момент, как ментор поднимает голову, Тринкет уже подрывается вперед и выскальзывает в щель между раздвигающимися металлическими дверцами. Хеймитч следует ее примеру, правда, с меньшим энтузиазмом и готовностью, с каждой секундой все больше убеждаясь, что ехать не особенно-то и хочется. Вообще не хочется. Коротко распрощавшись с Ореаной, он замечает, что еще держит в руках источник сверхважной информации и, из пустого любопытства читая его содержимое, направляется к парадным дверям.
- Не твой уровень? - спрашивает Эбернети, поравнявшись с ней и отрываясь от своего увлекательного занятия, - Вызовешь себе вертолет, чтобы эффектно отбыть с крыши Тренировочного? - он протягивает ей недавно полученные карточки, - Я не по этой части, детка. Но, признаюcь, твоим трудолюбием поражен..
Краем глаза Хеймитч замечает, как машина с трибутами отъезжает, а вторая подтягивается следом, останавливаясь напротив них. Боится? Злится? Просто обижается или презирает? Черт, слишком много вариантов, и все они - достаточно паршивые. Но он знает одно и наверняка: не будет Тринкет радоваться жизни, сидя единолично в просторном салоне автомобиля, нанося на лицо сотый слой белой пудры и предвкушая предстоящее мероприятие. Черта с два. Во-первых, это дело чести - испортить вечер капитолийке. Во-вторых, ему будет нестерпимо скучно, если она так поспешно и удачно с ним разменется: совсем скоро Хеймитч вернется в свой дистрикт и целый год будет созерцать разбросанную по дому посуду, залитую тусклым светом едва пробивающихся сквозь грязные стекла солнечных лучей. Почему не начерпать перед этим как можно больше впечатлений, чем бы это в последствии для него не обернулось?
- Не могу допустить, чтобы ты опоздала, - галантно изрекает ментор, настойчиво приобнимая ее за талию и увлекая с собой на шаг вперед, к уже распахивающейся безгласым дверце автомобиля, - Заноси свою очаровательно пустую голову в салон, - тихо произносит он ей на ухо, стараясь придать происходящему непринужденный и не вызывающий излишнего постороннего внимания вид, - Или я занесу тебя на руках. Не обещаю, что попаду тобой в дверь с первого раза, - с усмешкой добавляет Хеймитч, все еще
увлекая Тринкет к машине. "Данное себе обещание не угрожать ей снова провалено.. Прелестно". Хотя, можно ли считать это угрозой? Скорее, предупреждением, ведь ему действительно ничего не стоило подхватить ее на руки и по-возможности аккуратно расположить в салоне автомобиля. Бессознательную - даже лучше.