Еще раз безрезультатно толкнувшись в стену, Эффи неопределенно кивнула головой, соглашаясь с тем, что кричать не будет. Не будет, только если ментор не станет вести себя, как сумасшедший, а, судя по его виду, все шло именно к этому. Глядя на Хеймитча, она даже забыла об отсутствии боевого раскраса, появляться без которого было неприлично не только в светском обществе, но и наедине с собой. Даже мысль о ее верном спутнике - парике, улетучилась из головы и возвращаться не спешила. Кажется, кроме страха, в мыслях, ничего не осталось. Было сложно определиться с конкретикой, ведь убивать или калечить ментор, однозначно, не станет, а все остальное с ней проделывали неоднократно. Боязнь на уровне подсознания. Отчасти парализующая или отрезвляющая - способствующая отсутствию попыток вырываться или беспочвенно рыдать, вызывая жалость и интерес.
- Немного, - пробормотала Эффи, попытавшись опустить взгляд вниз, но за не имением возможности разглядывать ковер или ножку стула, пробежала взглядом по нависшему над ней напарнику. Задержавшись где-то в районе бедер, она решила, что лучше будет посмотреть в сторону - практичнее, хотя и куда менее занятно. "Эффс, не надо".
Излюбленный вопрос "Какая разница?" вспыхнул в подсознании красной лампой, но в слова обличен не был. Зачем злить и без того сердитого человека? Одно дело получить шлепок по заднице, совсем другое заработать оплеуху по драгоценному лицу. И все же "Вот какая ему разница? Я что не имею права? Подумаешь, чуть-чуть выпила... Я же не бутылку виски в себя залила..." Возможно, если бы так произошло, то нынешний разговор проходил бы приятнее - во всех смыслах этого слова или, наоборот, полностью отсутствовал бы. Согласитесь, весьма сложно говорить, когда язык занят совсем другим делом.
- Не сделала, - глубоко вздохнув, уточнила девушка и воззрилась на Эбернети, - Я ничего не сделала. Я ему отказала.
"Ну и что теперь? Нужно сжечь меня на костре собственных принципов?" До этого момента, Эффи и не предполагала, что все обернется настолько масштабно. Зачем Рейн, вообще, стал трубить направо и налево о своем фиаско? Она думала, что у гордых мужчин это непринято. Выходило, что ошибалась. Оправдываться дальше не было и малейшего смысла. Да и за что? За то, что распорядитель оказался тем еще козлом? Еще и болтливым. Угораздило же...
- Кто Вам рассказал? Страх, медленно, но верно, сменился стыдом. Нет, она по-прежнему считала, что вольна встречаться с тем, с кем захочет, но обсуждать это с ментором у нее не было никакого желания. Оттого сильнее хотелось ударить того, кто начал распускать слухи, кем бы он ни был. Ни с того ни с сего, новоприобретенный стыд начал перетекать в собственную злость - в первую очередь, конечно, на себя, во-вторых, на непутевого Рейна, тройку же возглавил Двенадцатый. Лучшая оборона - это нападение, поэтому не дожидаясь новых вопросов с подвохом, капитолийка приняла решение направить разговор в другое русло.
- Не говорите, я сама угадаю. Подружка Ваша, да? С которой вы терлись, вместо собрания.
Говорить подобное было бы полным нарушением субординации, если в тандеме Тринкет-Эбернети о таком понятии знали бы. Заглянув в ледяные серые глаза, Эффи испытала колкое ощущение в районе живота, но все же продолжила.
- Думаете, я не знаю, что вы его прогуляли?
Рассказывать о своих информаторах девушка не собиралась ни при каких обстоятельствах, как и давать возможности спросить об этом. Немного смутившись от собственной наглости и отсутствия понимания зачем, вообще, лезет в эти дебри, она легко толкнула мужчину в грудь обеими руками - вялая попытка освободиться.
- Может быть, Вы позволите? Борясь с подсознанием, которое вполне устраивала роль жертвы, Эффи хотела спрятаться и больше никого не видеть. С нее было достаточно того, что она уже продемонстрировала себя в "натуральном" виде и была вынуждена оправдываться за то, что, по сути, было ее личным делом.
Да, с трибутами неудачно вышло, но разве все дело в ней? Если бы не было этого глупого
свидания, то все бы так и бросились выписывать им чеки на круглые суммы? Нет, конечно. В конце концов, Тринкет еще не верила до конца, что эта история настолько всех разозлит. Да, вполне возможно, пара спонсоров и задерут носы, но точно уж не все.

Хеймитч выжидательно смотрит на нее, благодаря мысленно всех, кого было бы уместно и неуместно благодарить в данном случае, за возвращающуюся злость. К ней он привык и не чувствовал себя сбитым с толку, как минуту-другую назад. Или.. "вот черт, Тринкет, куда ты смотришь?" Эбернети глубоко и шумно вбирает в легкие воздух - такой необходимый глоток прохладн.. Да вот и ничерта не прохладного и оттого еще более не спасительного, а только пуще пьянящего: слишком спертый, словно накаленный воздух. Хеймитч немного острее начинает различать четко уловимый аромат, исходящий от капитолийки, снова различает примешивающийся к нему запах алкоголя - ей совершенно не подходит последнее. Хотя и на алкоголь это подходило отдаленно. Наверняка хлестала какую-то цветную муть в компании таких же писклявых любителей действовать людям на нервы. И хлестать цветную муть.
- А, ну, тогда все нормально.. - низко процедил он, а потом с силой ударил ладонью по стене рядом с ее головой, - Тринкет, ты ненормальная? - какой глупый вопрос, - Зачем ты тогда поперлась с ним на встречу? Ближе к ночи? На что рассчитывала? Вместе посмотреть коллекцию париков и по-дружески попить кофе? - он уставился на нее, пытаясь понять, какие там еще мысли могли сопутствовать ей в тот момент.
- Больше никаких свиданий, - отрывисто произносит он. Раньше, чем хотя бы задумается о сути сказанного, но это не мешает ему отчетливо и угрожающе чеканить каждое слово, - Пока ты не создала еще больше проблем.
Он не решается заговорить о трибутах, а ведь, черт побери, они должны были стать ключевым аргументом. Но он слишком пьян, чтобы охватить весь спектр доводов, поэтому ограничивается малым: собственными клокочущими эмоциями, вызванными как минимум еще и тем, что он не сумел ее проконтролировать. Кажется, Хеймитч начинал еще отчетливее понимать, почему другие менторы так неоднозначно относились к своим сопровождающим и могли себе позволить любые вольности - это отменно ставило их на местно и никому из его товарищей не приходилось выбредать из бара пораньше, чтобы настучать по мозгам своей "коллеге".
Однако ей удается переключить ход его мыслей всего несколькими оброненными словами.
- Тебя не было в баре, Тринкет. Кто доложил? - вопросом отвечает он, тем не менее, задумываясь. Вряд ли он не заметил бы новое лицо. В ином случае - кто-то непременно доложил бы о ее появлении. Да и, вообще, какая ей разница? Как будто до этого он исправно посещал все официальные мероприятия - лекторы, кажется, были не против, чтобы он к ним не заявлялся. После некоторых ночей он мог особенно эффектно посапывать на всю аудиторию где-нибудь на дальнем ряду, а это не вызывало ни у кого особенного восторга.
Тонкие ладони упираются в его грудь. Хеймитч не отклоняется назад и на жалких пол сантиметра, зато тепло ее рук странно обжигает кожу даже сквозь ткань рубашки. Она соврала, когда ответила "немного" - не надо было быть ее спутником этим вечером, чтобы понять, что лишнего сопровождающая все-таки выпила. Взгляд цепляется за некрепко завязанный пояс халата, опускается к босым ногам. Эбернети отстраненно чувствует, как рубашка на вдохе плотнее прилегает к груди из-за потяжелевшего дыхания. Как хорошо, что натягивается пока только рубашка.
- Ты поняла? - хрипловато интересуется он, возвращая взгляд к ее лицу. Правда, ненадолго. Надо было как-то закрепить произведенный эффект.. Во всяком случае, такой благой целью Хеймитч оправдал для себя следующие действия.
Он медлит, но потом подцепляет пальцами пояс и тянет вниз, заставляя полы халата распахнуться. Прикидывая, что у него есть пара считанных секунд до того, как капитолийка решит, кричать ей или начать брыкаться, Эбернети протискивает колено между ее ног и настойчивым движением отводит одну ногу в сторону. Так легче подхватить ее под бедра - что он и делает, резко подаваясь, вместе с тем, вперед, приподнимая сопровождающую выше и оказываясь к ней в непосредственной, почти максимально возможной близости.
Вжимая ее в стену -
стараясь при этом не причинить Тринкет боль довольно резким движением, - Хеймитч шумно вздыхает, плотно стикивая зубы, чтобы не потерять остатки самоконтроля. "Что ты делаешь, Эбернети?" - стучит в висках настойчивый голос, и ментор сам не уверен, какого черта он делает то, что делает. Но колебания быстро сходят на "нет": он подается бедрами и значительно плотнее вжимается в капитолийку, чувствуя, даже сквозь ткань джинсов, сносящее крышу тепло ее тела. Чувствуя ее слишком близко, отчего в глазах, кажется, на секунду становится мутно.

Отредактировано Capitol (2018-01-28 18:47:04)

Он наклоняет голову, не реагируя на ее невнятные замечания, и почти касается кончиком носа шеи - Хеймитч беззвучно, но жадно вбирает в легкие аромат, который словно въедался в него самого, врезался в память. Когда в последний раз он испытывал тягу прикасаться к чужому телу, а не просто удовлетворить сиюминутное желание кого-то взять? Это все было странно.. хотя, c чего он взял, что это было не то же самое?
"Заткнись уже, Тринкет" - пытается выговорить Эбернети, хотя сейчас, наверно, эти слова звучали бы крайне неубедительно. Так и есть: с губ срывается что-то нечленораздельное и совершенно неразборчивое, какая-то смесь мычания с угрожающим рычанием. Он чувствует - правда, словно совсем отдаленно, - как ладони сопровождающей вновь упираются в его грудь, но не ослабляет хватку рук, застывших на ее бедрах, и все еще прочно вжимает ее в стену. Проверяя себя на прочность, подается бедрами плотнее, испытывая гребанную волну удовольствия от ощущения этого худенького тела в собственных руках. Ладонь скользит к колену - он с удивлением замечает, что Тринкет все-таки перестраховалась и обхватила его торс ногами, - а потом возвращается назад, проскальзывая по оставшемуся на бедре красноватому пятну к ягодицам. Чертовски нежная и еще горячая после душа кожа - Хеймитч не сдерживаясь сжимает в ладони ее ягодицы, делая намекающие поступательные движения вперед.. Пока не перестает чувствовать сопротивления.
Ментор отстраняется, буквально на сантиметр-другой, чтобы позволить капитолийке зацепиться за пуговицы на его рубашке, и вновь поглубже вздыхает, когда ее теплое дыхание касается лица.
"Вы это серьезно?"
Он пытается поймать ее взгляд, когда понимает, что по голосу затруднительно разобрать, что именно она вносит в этот вопрос: "Если да, то я закричу" или "Не верю своему счастью!". Ладно, с последним он немного перегнул.
Лицо девушки совсем близко, Эбернети чувствует, как она прижимается лбом к его лбу. В качестве ответа на вопрос он просто сокращает оставшийся между их лицами минимум расстояния, накрывая губы капитолийки своими губами и увлекая в напористый поцелуй. Чувствуя, кажется, сладковатый привкус непонятного алкоголя.. "Все-таки это была какая-то цветная муть".
Все внутри горит - он едва контролирует себя, чтобы сейчас же не сорвать с нее остатки одежды, поэтому начинает активно блуждать руками по телу сопровождающей, забираясь под - что это вообще? такое чертовски лишнее - легкую ночную футболку и ладонью следуя по плоскому животу выше.. В висках стучит осознание, что в эту самую минуту он касается никого иного, как Тринкет.. Тринкет. Мысль не укладывается в голове и оттого даже движение руки вдоль ее живота вызывает такой разряд пробежавшего под кожей тока, что он вновь резко подается вперед, с новой силой прижимая девушку спиной к стене.
- Насколько ты пьяна по шкале от 1 до 5? - Хеймитч поздравляет себя с первыми членораздельными словами, хотя собственный голос практически не узнает. Он пытается сфокусировать взгляд на ее лице, но рука уже подбирается к груди и.. Эбернети подавляет порыв зарычать от желания и вновь наклоняет голову к ее шее, на этот раз впиваясь в нежную кожу сначала губами, а потом слабо покусывает. Стиснув в ладони грудь - отчего воздуха в его легких стало не хватать катастрофически, - он уже нащупывал подушечками пальцев сосок, второй рукой подбираясь ко внутренней стороне бедра.
"Вообще-то, я пришел на нее наорать.." - несвоевременно вспоминает Хеймитч, но эта мысль не задевает его сознание. Зато Тринкет больше ничего не пишет и - как не удивительно - даже почему-то не визжит.

"Тройка". Мозг реагирует молниеносно, выдавая нечто вроде "Эбернети, она бухая. Даже не просто пьяная..". Одно дело трахать Ореану, когда та едва стоит на ногах, другое - Тринкет. Он не знает точно, почему вдруг с ней это "другое", но сейчас, когда тело ноет от напряжения, желания и бурлящей в крови смеси алкоголя и адреналина, нет места отвлеченным размышлениям и в голове вспыхивает лишь короткое однозначное осознание. Никаких подробностей и аргументов, никакой тупой логики, просто короткое: "Другое". А потом такое же вкрадчивое "Пошел ты нахрен, внутренний голос".
Разгоряченной кожи касается прохлада, стоит рубашке соскользнуть с плеч и упасть на пол. Губы пересыхают от такого уверенного жеста и грудная клетка в очередной раз тяжело вздымается: он никак не может привыкнуть к готовности, с которой капитолийка льнет к его телу, а движения ее бедер навстречу вообще вышибает в нем все, что не относилось к потребности касаться извивающегося тела, зажатого между ним и стеной.
Эбернети недолго наблюдает, как ее пальцы блуждают по его коже, повторяя изгибы старых зарубцевавшихся шрамов. Потом резко перехватывает тонкое запястье и отводит руку сопровождающей в сторону, тут же несдержанно впиваясь в ее губы своими, следуя ладонью по внутренней части ее бедра. Шумный вздох - и он касается подушечками пальцев влажного белья, находя клитор и с нажимом проводя по нему вверх-вниз, уже не понимая, кого дразнит: себя или ее, ибо собственное тело давно обратилось в оголенный нерв и на каждое соприкосновение реагировало настойчивой пульсацией.
Смысл слов не сразу доходит, но все-таки доходит. Он даже находит в себе силы выдавить ухмылку и чуть прищуриться в ответ на недобрую улыбку на губах сопровождающей - не очень-то убедительно, но и не столь принципиально. Неохотно убрав от нее руки, он тянется к полотенцу на ее голове - одна из загадок этого тела, которую он еще не успел разгадать, а в случае с Тринкет это не такой уж маловажный пункт. Несколько движений "наобум" и ненужный предмет летит в сторону. "Она блондинка" - как-то глуповато заключает Эбернети, когда еще влажные светлые волосы падают на плечи.
Он пробегает по ней взглядом - целиком естественной, - а потом, придерживая под бедра, немного отступает от стены, давая понять, что готов выпустить ее из своих рук. Ладони соскальзывают по бедрам к талии, за которую он все еще ее поддерживает, даже когда босые ноги касаются пола, а потом накрывают грудь. Даже сквозь ткань футболки это прошибает: Хеймитч вновь вгрызается в ее губы, c приглушенным рычанием стягивая с плеч сопровождающей халат и уже подцепляя край единственной оставшейся верхней одежды. Легкий рывок и Эбернети отбрасывает футболку куда-то в неопределенном направлении и затуманенным взглядом обегает острые ключицы, вздымающуюся аккуратную грудь, опускается к плоскому животу и полоске белья.. В этот момент внутри что-то с треском прорывается. Движения становятся увереннее, категоричнее, он разворачивает ее и, подступая ближе, подводит к постели, останавливая возле ее края. Он ловит руки капитолийки и, чуть покусывая мягкие, уже слегка припухшие губы, кладет кладет ладони Тринкет на пряжку своего ремня.

Слабый, тихий стон, сорвавшийся с ее губ - словно всего мгновение назад, - царапает сознание. Звенит в ушах, обдавая новой волной жара и сводящего скулы желания, от которого изнывающее тело прошибает почти холодный пот. Кажется, Тринкет имеет еще одну звездную возможность его прикончить: достаточно просто-напросто исчезнуть сейчас из зоны его досягаемости. Тогда бешено стучащее о ребра сердце прошибет кости ко всем чертям в отместку за то, что тепло капитолийки больше не чувствуется под ладонями. Потому, что он не сможет вычерпать из себя то, что разожгла Она.
Интересно, кто-нибудь подыхал от перевозбуждения? Черт, до чего это было бы иронично в его исполнении.
Хеймитч на автомате отвечает на поцелуй, охотно и порывисто покусывая ее губы, практически считая секунды до того, как ее пальцы разберутся с пряжкой ремня - и это происходит довольно быстро. Происходящее затем не укладывается ни в какие гребанные рамки, обозначенные в голове Эбернети, и переворачивает все с ног на голову. Поцелуй разрывается, и Хеймитч уже готов подхватить капитолийку на руки и опрокинуть на постель..
Рваный выдох, переходящий в подобие приглушенного рыка - он опускает на нее взгляд, пальцы зарываются во влажные пряди волос. Чертовски мягкие светлые пряди, которые он сгребает в кулак, но не совершает никаких направляющих движений рукой и позволяет ей действовать на свое усмотрение. Вот только перед глазами - темная, застилающая все пелена, и Хеймитч не может понять, какими действиями усмирить то пламя, что рвало грудную клетку и находило отклик в до предела напряженном члене, который ласкали губы и язык.. Тринкет. Изрядно искусанные им губы, от каждого движения которых ему хотелось выть на весь Тренировочный Центр.
"Тринкет".. - он хочет позвать ее, вынудить еще раз обратить на него взгляд, но заставляет себя заткнуться, чтобы потом не пожалеть о таком неоднозначном жесте. И да, все бы ничего, не стой на коленях перед ним именно эта, мать твою, надоедливая и визгливая - такая мелкая без каблуков и чертовски теплая, - невыносимая и совершенно тупая - хрупкая и невероятно сладко пахнущая, - капитолийка.
Еще один хриплый вздох, почти венчающий конец терпения: если с секунды на секунду он не войдет в нее, то, наверно, организм даст какой-то сбой, совершенно точно выкинет какую-нибудь противоестественную, неизвестную науке ранее фишку. Хеймитч грубее стискивает ее пряди, помогая нерезким движением бедер навстречу, а потом расслабляет пальцы, опуская их на ее затылок. Надавливает - когда интенсивнее, кода слабее, чувствуя, как кожа на собственной нижней губе трескается от впившихся в нее зубов. Все нецензурные, сумбурные слова сливаются в один сплошной неразборчивый ком, ярким взрывом в голове выметающей способность мыслить.
Терпеть не было смысла и сил. Они покинули его до последней, даже самой мелкой крупицы, и напрочь отказывали и в незначительном миге промедления.
Пальцы вновь сгребают пряди ее волос, но тянет он не за них, а за запястье, которое обхватывает свободной рукой. Помогает ей подняться на неверные ноги, и подается вперед с такой силой, что понятие "вгрызаться в губы" рассыпается в своем отдаленном подобии на действительность. Эти мягкие, горячие, необходимые губы.. Он проталкивает язык в ее рот - настойчиво, требовательно, практически не давая сделать и вздоха, а потом вновь кусает губы. Кусает и посасывает, не понимая, какая сила сдерживает его от того, чтобы не причинить этим капитолийке более ощутимую и реальную боль.
Руки обвивают тоненькое тело - Хеймитч заставляет ее отступать назад, пока ноги не упираются в край постели. Подхватывает ее, перенимая вес на себя - в миллионный раз поражаясь тому, насколько она легкая, - а затем валит на мягкие простыни. Секунду смотрит в глаза, в эти чертовы поблескивающие глаза, на которые падали растрепавшиеся пряди волос. Когда в последний раз искры от возбуждения скакали под веками, а все тело буквально сводило, разрывало, разъедало от желания касаться чужой кожи? "Тринкет.
Черт побери, Тринкет. Какую цветную муть надо поблагодарить за то, что происходит?" Он готов был скупить ее оптом - в том числе, для того, чтобы кто-то другой не оказался в следующий раз рядом с ней в такой момент.
Хеймитч рывком стягивает с девушки последний и самый ненужный по его рейтингу за этот вечер элемент белья, едва не с яростью отшвыривая его в сторону. Согнутая в локте рука упирается в матрас рядом с головой капитолийки - он оказывается между ее бедрами, практически вплотную нависая сверху. Сглатывает, пытаясь нервным движением головы убрать от лица нависшие пряди. Свободной рукой он направляет себя, чувствуя одуряющий прилив сладостного предвкушения.. Один взгляд - в глаза. А затем все меркнет и комната теряет разнообразие красок: он вторгается в жаркую плоть резким, нетерпеливым движением, отчего с губ срывается рычание. Рычание - в голос. От ощущения плотно обхвативших его член стенок плоти, от такого, черт побери, жизненного необходимого ощущения, которое стирает все мыслимые границы.. И Хеймитч глушит рык поцелуем - сминая уже припухшие губы, изредка жадно хватая ртом воздух.

"Просто пьяная? Или глупая? Или такая же шлюха, как все прочие? Вообще существует та тонкая грань, что строго отделяет все эти понятия друг от друга? Или все это - составляющие, которые могут толкнуть к последнему, поставить под определение, которое теперь не так часто используют просто потому, что тех, кто под него НЕ попадает, можно пересчитать по пальцам одной руки?" Именно этим вопросом он мог бы сейчас загрузить Рубаку, толкнув наверняка уже в дрова набравшегося друга в пучину псевдо-философских размышлений. Не сложно представить, как он, задумываясь, хмурится, неосознанно начиная смаковать виски, а не пить его - даже если в стакане вовсе не виски, а какая-то намешенная сверхмощная бурда, - а потом, через минуту-другую, когда смысл вопроса все-таки дойдет, махнет рукой и похабно выругается, чтобы затем потянуться к своей подруге и стереть эти несколько минут бездействия, как минимум, движением запущенной под юбку руки.

Хеймитч подается вперед, сбиваясь со счета, сколько раз за последние минуты проваливался в какую-то дикую пучину желания и удовольствия, а потом выныривал из нее, чтобы сделать вздох. Вздох чего-то иного: приникнуть губами к шее или острым плечам; коснуться губами четко очерченных ключиц. Исследовать ладонями горячее тело - в конце концов, неизменно возвращая пальцы в ее волосы. В светлые, ароматно пахнущие и уже почти полностью высохшие волосы, которых можно касаться кончиком носа, потому что второго шанса не представится. Потому что наутро все сотрется - может, не для Хеймитча, который не успел набраться до состояния совершенной безотчетности, хотя и был близок к тому. Но Тринкет, сейчас такая податливая, горячая и влажная, недавно извившаяся перед ним, стоя на коленях - удача, если, проснувшись, не забаррикадирует дверь в бескомпромиссном решении больше не покидать комнату.
От этого хочется рассмеяться - или заставить себя это сделать. Сказать, что она облажалась. Плюнуть "шлюха" и свалить, когда это обнаженное тело не будет представлять прежнего интереса. "Я знал, Тринкет, что ты умеешь работать.." После того, насколько удушающей была потребностей в ее тепле и насколько самозабвенно она отдала себя. "Сможешь, Эбернети?"
Неправильно. Все было чертовски неправильно. Он смотрит на ее лицо, на приоткрытые губы, каждый взгляд на которые пробуждает желание накрыть их своими и снова кусать. Кусать, а потом целовать. Не сплюнуть от одной мысли о контакте губ - когда в последний раз он касался Ореану губами? Движения недостаточно резкие, действия - недостаточно грубые. Пальцы перебирают мягкие пряди волос, взгляд то и дело обращается к затуманенным светлым глазам. В груди рождается желание выпустить судорожный вздох, стон, рык - как-то ослабить переполняющее изнутри напряжение, когда его бедра вновь рывком подаются вперед, а по телу разливается тягучее удовольствие.
Чувствуя, как капитолийка начинает двигаться быстрее, он постепенно набирает темп. Не сдерживаясь. Забываясь. Комкая в ладони белую ткань простыни, а второй рукой подхватывая сопровождающую под ягодицы, чтобы рывками притягивать навстречу себе - еще быстрее, насколько позволяли силы и положение. Сокращая расстояние, впечатывая худенькое тело в мягкую постель каждым движением бедер навстречу, позволяя дыханию сбиться окончательно.

Он поддается: находит опору локтем и, второй рукой придерживая капитолийку, падает на спину. Только сейчас отдаленно чувствует, как от напряжения ноют мышцы, пока взгляд блуждает по телу Тринкет, оказавшейся сверху. Сверху. Вне всякого понимания, почему он позволил ей вывернуться из-под себя и взять верх, но..
Но весь скептицизм рассеивается, не успевая окрепнуть: ее плавные движение завораживают; руки тянутся к тонкой талии, пока одна ладонь уже накрывает грудь и сжимает ее. Неожиданно для себя он ощущает, как стучит ее сердце под горячей ладонью - так неистово, как, наверно, его собственное сейчас колотит по ребрам, практически вызывая шум в ушах. Легкая. Желанная. Просто чертовски Желанная.
Хеймитч скользит ладонями вдоль спины, по пояснице, обхватывает бедра. Ее движения кажутся слишком медленными, неспешными, но пробирающими до самого основания - ослепляюще приятными, приносящими каждым последовательным движением бедер все более нарастающее удовольствие. Он практически не сводит с нее взгляда, изредка резче насаживая на себя рывком рук - а потом вновь ослабляя хватку и позволяя двигаться на свое усмотрение.
"Ничего этого нет" - звучит тихое и непривычное. Ее голос, который он не слышал таким прежде. Смысл сказанного отгорожен прочной стеной, сплетенной из вожделения и удовольствия, и Хеймитч думает лишь о том, как задержать ее так подольше - максимально близко, но следующее движение ее бедер, разорвавшее цепочку плавных, совершенно выбивает из колеи.
"Ничего этого нет". Наверно, не будь они в таком положении, ему полагалось бы усмехнуться. Но последнее кажется недосягаемым и вообще не имеющим никакого смысла - смысл имеют только движения, только ощущение ее кожи под ладонями и проникновения в горячую плоть. Приходится собирать терпение, как мозаику, по отдельным частям, большинство из которых растеряны безвозвратно, чтобы оттянуть момент, когда ее дразнящие манипуляции возымеют более чем должный эффект.
Тяжелое дыхание, временами слишком шумные выдохи - руки сильно сжимают талию, когда темп движении нарастает. В голове стучат ее слова: неужели она успела что-то сообразить? Видя, как капитолийка выбивается из сил, он судорожно выдохнул - слишком сильно последнее движение прошибло, подтолкнув к новой ступени восходящего удовольствия.
"Двигайся уже, Тринкет" - проносится в голове, хотя, кажется, темп уже был на пределе возможностей, а стоны приятно резали слух, стимулируя также эффективно, как движения ее тела сверху. Слишком остро. На пределе возможностей - но недостаточно, хотя тело, словно обезумев и выйдя из-под контроля, реагировало так, как уже давно не реагировало на контакт с кем бы то ни было. Хотелось схватить ее, притянуть настолько близко, насколько возможно и двигаться. Безостановочно двигаться, вдалбливаясь в худенькое тело. Низменно и, в то же время, сейчас это так совершенно необходимо.
Хеймитч плотно стискивает зубы, чтобы комната не наполнилась новым свидетельством происходящего в этих стенах. Если кто-то услышит.. Нет, его не волновало, услышат ли - хотя, может, и должно было.
Он приподнимается, а потом укладывает ее на спину одним относительно небрежным движением. Грубоватый толчок в разгоряченное тело - под собственной кожей пробегает ни с чем несравнимый импульс, от которого мелкие искры начинают бешенный танец перед глазами, затмевая действительность. Рука опускается на тонкую шею, намереваясь сжать для пущего удобства завершить начатое - как он делал с Ореаной, чтобы она не брыкалась и не бесила, - но пальцы, против воли, не сжимаются, а только умеренно обхватывают, не причиняя боль, не перекрывая кислород. Он наклоняется, сбивчиво касаясь ее губ своими, пока ладонь соскальзывает с шеи и пробирается под затылок, зарываясь пальцами в волосы. И он толкается в нее - сильно и быстро, насколько может, стараясь следить и за движениями капитолийки, чтобы оттянуть момент, пока сорвавшееся с губ рычание не прокатывается в раскаленном пространстве. Голос кажется чужим. Потому что
все обращается в ощущение. Ощущение оглушающего удовольствия, током прошибающего тело и стирающего прочую действительность, не заключенную в стены этой комнаты - вне этой чертовой Тринкет, которую он чувствует под собой и едва успевает податься бедрами назад, когда это становится необходимо.

Влекомый сцепленными на пояснице ногами, Хеймитч вновь подается вперед, вплотную прижимаясь к капитолийке, чтобы ощутить, казалось, уже потерянную возможность почувствовать ее жар - и тем сильнее, неописуемее удовольствие. Нет сил и желания задавать вопросы - они все блекнут, когда руки девушки оплетают его шею, и Хеймитч невпопад отвечает на поцелуй, позволяя себе не сразу остановиться. И отстраниться. Поздно понимая головой, а не телом, что находится в цепком кольце из чужих рук и ног - в объятиях, он прижимается лбом к ее лбу, пока дыхание, еще сбивчивое, не начинает постепенно становиться немного ровнее. Но он не спешит отпрянуть: ощущение обмякшего под ним тела дарит какое-то странное умиротворение. Чертовски чуждое умиротворение. И желание задать вопрос, почему.. Нет, это совершенно не его дело.
Когда капитолийка ослабляет руки, он опускается спиной на прохладную часть простыни, испытывая еще одно жгучее желание: холодный воздух. Добраться до окна и высунуться из него, насколько возможно. Или выйти на улицу. Нужно прояснить мысли, избавиться от приятного тянущего ощущения в мышцах, от такого полного штиля в грудной клетке, когда сердце постепенно сбавляет свой бешенный ритм. И снова его набирает, стоит тонким пальцам проследовать от виска к шее.
Шквал вопросов обрушивается на прояснившуюся голову, но своевременное замечание сопровождающей мгновенно приводит в чувства и дает верный ориентир.
Поднимаясь, он все еще чувствует, как желание приблизиться к Тринкет, вновь повалить ее на постель и продлить близость начинает точить изнутри.. Это противоестественное желание не отмахнуться и уйти, а.. "Нет, мне просто надо выпить".
Переполненный мотивацией спуститься в бар, и все еще искоса поглядывающий на Тринкет, попутно пытаясь притупить порыв хотя бы коснуться ее - даже если это будет выглядеть самым дебильным жестом за всю его жизнь, - он наскоро надевает брюки. В кармане едва слышно звякнула позабытая мелочь, и мысли привычно побрели в родное русло: "Бросить ей, что ли, в качестве оплаты?". Вместо этого он поднимает небрежно лежащий на полу халат и опускает рядом с капитолийкой на постель.
- А ты ничего, Тринкет.. - с губ срывается усмешка, по которой он, безусловно, скучал, - Я посоветую тебя спонсорам, как весьма опытную сопровождающую, - ментор наклоняется, подхватывает рубашку, и натягивает ее, бросая на сидящую на краю постели капитолийку взгляд. Неприятный укол в груди от желания подойти к ней и остаться. Просто заправить прядь ее растрепавшихся светлых волос за ухо и остаться на весь остаток ночи, - можешь не благодарить. Думаю, среди них найдется тот, кто переведет тебя в местечко получше, - ровно добавляет он, для вида застегивая пару пуговиц, а потом осматривает пол на случай, если что-то мог забыть. В этот момент его внимание привлекает разрезавший тишину шум.
Из коридора доносится отчетливый звук разъезжающихся створок лифта, а потом громыхание - не меньше - чьих-то шагов. Впрочем, скоро все становится ясно: к шуму прибавляются голоса, в которых Хеймитч без труда узнает Рубаку и его новую пассию. А затем - голос Ореаны. Как всегда ляпнула какую-то чушь.
Довольно паршивый поступок - подниматься и орать на весь этаж, зная, что завтра показательные выступления, и трибуты давно спят. Объяснять это пьяной компании кураторов, которым до 9:00 нет дела до каких-то там насущных забот - паршивая трата времени.
Все эти мысли служат, скорее, отвлечением от главной: товарищи уже направляются к его комнате и, узнав, что его нет. Что будут делать дальше?
Безуспешно подергав ручку двери, они вновь следуют мимо комнаты Тринкет, и Хеймитч уже расслабляется. Пока гогот не останавливается где-то в районе гостиной и что-то со звоном не разбивается об пол - вероятно, они решают его дождаться. В самом деле, куда он мог уйти в одиночку среди ночи, не предупредив никого? Ага. В комнату сопровождающей. Благо, это не так очевидно для остальных, и они решают всего лишь подождать его, разнося двенадцатый этаж.
Идиотская ситуация. И вроде ничего не держит - не стоять же школьником посреди чужой спальни, как будто в Тренировочном остались не опробованные менторами сопровождающие и его поступок повергнет кого-то в шок.
Хеймитч оборачивается на Тринкет и едва не закатывает глаза: Господи, неужели ее вид теперь всегда будет вызывать у него убийственное желание немедленно что-то сделать? С ней. Не-мед-лен-но. Вот сейчас, например, он чувствует, как дыхание вновь становится тяжелее при виде этих чертовых искусанных губ, растрепанных волос, голубых глаз.
Надо ее чем-то накрыть и поставить в темный угол, чтобы не сбивала с мысли.
- Есть выпить? - наконец произносит он, бросая на нее вопросительный взгляд.

Снова слышать ее голос достаточно непривычно. Постанывающая и не произносящая ни слова она ему значительно симпатичней.
- Больше того, детка, - хрипловато произносит Эбернети, пытаясь разобраться с пуговицами на манжетах, но быстро выходит из себя и принимается по привычке закатывать рукава до локтей, - я составлю для тебя персональное расписание и обзаведусь цветными стикерами, чтобы ты наверняка не смогла забыть о том, что и с кем тебе предстоит.. И где.. И во сколько, - перечисляет ментор, прикидывая, насколько у него нелепый сейчас вид и за какую долю секунды Рубака все поймет. И, самое интересное: начнет ли открыто ржать на весь коридор или подождет момента более подходящего. Чтобы поржать на весь другой коридор, где, хотя бы, не будет так много свидетелей.
- Скажите, чтобы проваливали с нашего этажа, - в пол голоса кривляется, пародируя ее, ментор, испытывающий крайнюю потребность в спасительном глотке алкоголя. Надо будет делать запасы и в комнате сопровождающей, чтобы в следующий раз.. Так, стоп, никакого следующего раза, - Ты и скажи. Твой вид сейчас куда более внушительный.
Хотя.. он поднимает на нее взгляд, замечая, что наброшенный халат прикрывает лишь острые плечи.. и вообще ничерта значительного он не прикрывает. Зачем ей вообще халат? Самая бесполезная вещь, судя по всему, в гардеробе Тринкет. Потрясающе. Вот тебе и ретировался по-тихому и взял себя в руки. Хеймитч стоит с довольно непроницаемым видом, когда капитолийка вновь оказывается близко - отчего тут же снова просыпается потребность в холодном воздухе, - и практически не бесится от ее слов, молча позволяя ей застегнуть пуговицы - такой заботливый и крайне странный жест. Впрочем, причина играть в каменное изваяние вполне веская и очевидная.. Сквозь ткань рубашки он чувствует тепло прильнувшего к нему тела, а от раздавшегося на ухо стона что-то тяжело свернулось в грудной клетке, не забыв зацепить и область внизу живота.
Эбернети плотно стискивает зубы и вообще смотрит куда-то на рисунок обоев на дальней стене. Мысленно хвалит себя за такое титаническое противостояние соблазну, а потом замечает, что не все части его тела готовы были самоотверженно противостоять.
- Ну, - начинает он, переставая созерцать пустое пространство и пробегая взглядом по сопровождающей, - Ты уже готова, куколка. Можем выйти и сделать официальное заявление, - в этот момент, как по заказу, Рубака громко выругался на весь этаж и загоготал. Хеймитч сдержал улыбку и вопросительно вскинул бровь, глядя на капитолийку. Без каблуков она была его ниже - прям такая маленькая, бери и уноси куда-нибудь подальше. Пока будет семенить обратно, успеешь двести раз напиться и прийти в себя.
И, тем не менее, она явно перешла в наступление. И явно не безуспешно, что было не то что тревожным "звонком" - это было предостерегающим воем сирены, что еще немного и он самолично позволит ей убедиться: все эти жесты работают. В связи с этим нельзя было не выругаться, хотя бы мысленно, и немного разозлиться. Если бы только разозлиться.
- Почему она тебя так заботит, Тринкет? - чуть прищуриваясь, интересуется ментор. Мысль об Ореане не вызывает у него совершенно никаких эмоций, кроме легкого раздражения. Зато озабоченность нахождением этого человека поблизости, которую проявляет капитолийка, не может не пробудить недоброго любопытства.
Помолчав, он берет ее за талию и разворачивает, медленно подступая ближе, пока сопровождающая не упирается спиной в стену рядом с дверью. Взгляд блуждает по ее лицу, а потом Хеймитч неспешно приближает губы к ее уху, - Ты уже трезва, детка.. - губы касаются мочки уха, пока ладонь ложится на низ живота, - и если ты не закричишь и в этот раз, я начну думать, что тебе нравлюсь.

Длинные секунды сжимаются до одного короткого мгновения: теплые пальцы обхватывают его кисть, ладонь скользит ниже, и Хеймитч уже ощущает то, отчего невольно сглатывает, а потом..
Он даже не успевает заставить ее замолчать - слишком неожиданно и в самый что ни на есть неподходящий момент. Естественно, бежать он и не думает, просто поднимает взгляд на Тринкет, которая оглашала весь этаж пронзительными криками, пока в коридоре слышалось оживленное движение, и шаги становились все ближе к двери спальни. Как не странно, это окончательно заставляет его собраться и вернуть полное самообладание: так бывает, когда резко окатывают ледяной водой и ты вдруг обнаруживаешь неожиданный подъем сил.
- Тринкет.. - угрожающе рычит он, бросая на нее тяжелый взгляд исподлобья, когда в дверь уже кто-то начинает настойчиво барабанить.
Хеймитч делает вдох поглубже, а затем спокойно - во всяком случае, внешне, - открывает дверь. В образовавшуюся щель тут же заваливается Рубака, следом за ним - его пассия, имя которой Хеймитч все никак не запомнит, и Ореана. За их спинами он различает напуганные лица безгласой прислуги.
Смотреть на Тринкет нельзя - если он посмотрит на нее, то рискует что-нибудь разбить. Треснуть кулаком по столу, что-то перевернуть, бросить в стену - как было бы чертовски кстати.
Воцаряется недолгая пауза. Рубака замирает, мутно глядя то на Эбернети, то на капитолийку и, кажется, в его глазах появляются знакомые искры понимания. Какая-то женщина из прислуги решительно проталкивается вперед и бросается мимо ментора к сопровождающей, подруга Рубаки следует ее примеру.
"Нет, черт побери, ты ничего не понимаешь", думает Хеймитч и принимает более менее безучастный вид. В каком-то смысле ему даже хочется довольно усмехнуться, вспоминая, что случилось перед тем, как Тринкет оглушительно заверещала.
- Хейм.. - начинает Ореана, округлившиеся глаза которой были обращены, скорее, на Тринкет, чем на него, с какой-то гремучей смесью удивления и заочной злобы.
- Наконец-то, где тебя вообще носило? - с гневно-обвиняющими нотками в голосе обращается он к девушке, перебивая. Обижаться или сердиться она не умела - хватало ненадолго, потом сама же приползала к его комнате, а выяснять отношения он ей категорически запрещал. Идеально.
Хеймитч берет ее за руку и притягивает к себе. С сомнением во взгляде и пылая от явного недовольства Ореана, тем не менее, поддается, хотя и выглядит так, будто не меньше ментора жаждет что-нибудь разбить. Или кого-нибудь порвать. Даже когда его рука приобнимает ее за плечи, она искоса поглядывает на Тринкет, чего не может себе позволить Эбернети.
- Порядок? - хмуро бросает Рубака, на что Хеймитч лишь коротко кивает и, синхронно с товарищем, несмотря на данное себе обещание не оборачиваться, бросает взгляд на сопровождающую. При ней оправдываться он не собирался: проще сделать это в баре за стаканом виски, чем здесь, где совсем недавно он испытал нечто совершенно не поддающееся объяснению.
Он пытается заставить безжизненно замершую на плечах Ореаны руку демонстративно соскользнуть на местечко поинтереснее. Почему бы и нет? Вскоре ладонь по-хозяйски ложится на ее задницу, хотя Хеймитч при этом не испытывает ровным счетом ничего. Даже большее "ничего", чем обычно.
Шумно набрав в легкие воздух, он все дальше уходил от комнаты капитолийки, хотя желание "вернуться" и "размазать ее за такое по стене" были равносильны. Зато всегда была еще одна замечательная альтернатива, уместная во всех случаях жизни: общение со старым одноруким товарищем и добрая порция виски.

Ночь выдалась довольно насыщенной - огромное спасибо Тринкет, - так что даже перед Рубакой пришлось рассыпаться в более убедительных объяснениях относительно произошедшего: нет, не пытался напасть, взять силой, убить, не пришел в ярость от неловко оброненного капитолийкой слова. Вообще говоря, он начал чувствовать себя ребенком и еще больше злиться - с какой стати он вообще стал так дотошно относиться к ситуациям, в которые влипал Эбернети? Не сказать, что даже какой-то из перечисленных пунктов потряс бы обитателей Тренировочного Центра: некоторые подвыпившие победители могли разгуляться достаточно сильно, чтобы правила "не убий" и "не прелюбодействуй" стерлись без следа.
Зато с Ореаной оказалось все куда проще - довольная тем, что он всего-навсего ее приобнял, она, кажется, уже значительно оттаяла и на объяснения ментора, заключавшиеся в "перепутал комнату" проглотила на раз. Тупее отговорки не придумаешь - и все-таки поверили все, исключая Рубаку, который, как минимум, сообразил, что дело не обошлось одним посещением комнаты сопровождающей и ее оглушительными визгами на весь этаж.

К себе он возвращался под утро, с гудящей головой и все еще отчетливым ощущением близости чужого тела. Ее тела. И алкоголь играл весьма злую шутку: протравленный спиртным мозг воспроизводил воспоминания с такой яркостью и живостью, что, кажется, протяни руку и снова коснешься этой чертовой Тринкет. Не иначе, - он совсем не малость перебрал.

Утром хотелось кого-нибудь убить. Под "кого-нибудь" он подразумевал вполне конкретного человека. Официанта, которого этой ночью они с ментором из пятого дистрикта знатно проучили за отказ обслуживать - он сослался на поздний, вернее, уже утренний, час. Координация подвела, так что теперь Хеймитч не мог понять, какая именно часть тела так нещадно ломит, потому что ломило, кажется, все. Невольно приходила наивная мысль "Надо было остаться с Тринкет", а потом приходила следующая, адекватная - "Ни за что больше". Хотя соблазн был, несомненно, велик, и необходимость поразмыслить над произошедшим никуда не делась: надо все обдумать. Обдумать, когда в висках не будет стучать молотом, внутренности не будет мерзко сворачивать, перестанет сводить спину.. И, в общем, он мог лежать и перечислять еще долго, но этот день отличался ото всех прочих. Показательные выступления. Шансов, конечно, не было, но это не являлось веской причиной совсем не появляться при объявлении выставленных баллов - все-таки, эти дети были из его дистрикта, и он должен был сделать хотя бы минимум. Даже если этот минимум заключается в восседании на кожаном диване перед экраном со стаканом в руке.
В баре было скорбное молчание: всем доползшим было плохо, но надо было влить в себя хоть немного, чтобы состояние пришло в подобие человеческого. Так что через час-другой та часть кураторов, что звалась менторами, перестала походить на участников зомби-апокалипсиса и с более менее храбрым видом разбредалась по этажам.
Хеймитч не был исключением. Пропустив завтрак и обед, он все-таки пришел в холл и, без лишних просьб к прислуге и комментариев, взял из дальнего шкафа бутылку виски, по дороге прихватил со столика у стены стакан и, под осуждающе-презрительными взглядами команды подготовки сел на диван. "Гулять так гулять" - подумал ментор в ответ на весь шквал молчаливого скрежещущего недовольства и, в добавок, демонстративно забросил ноги на журнальный столик напротив, в амебоподобном состоянии присползая на мягком сидении и неохотно дегустируя виски.
С появлением герба Панема на экране, внимание с Эбернети быстро переключается - ох уж это капитолийское непостоянство, - и все, нервно вытянувшись, как по команде, воззрились на появившегося затем Темплсмита. Наверно, с безразличием, которое отразилось на лице Хеймитча, могло сравниться только выражения лиц трибутов: вяло-смиренно-безрадостные. Эта обстановка напрягала и назвать всех собравшихся командой было бы в высшей степени абсурдно - стилисты были явно недовольны трибутами,
которые все никак не могли прославить свой дистрикт, а значит, и всех, кто над ними работал; трибуты были недовольны процедурами, на которые их обрекали стилисты перед каждым появлением на публику, а девочка, кажется, и вовсе побаивалась этих попугаев; Хеймитч был крайне взбешен обстоятельствами прошедшей ночи - хотя злость постепенно отступала, на Тринкет он все еще поглядывал с мало скрываемым желанием стукнуть, в лучшем случае, мимо ее головы кулаком. А что творилось в мыслях у Тринкет было известно только самой Тринкет. Эбернети полагал, что там, на фоне пустыни, прокатывается перекати-поле.
Эта дружеская идиллия нарушалась объявлением баллов по возрастающей: от первого дистрикта до двенадцатого. На экране, по окончанию речи, начали мелькать фотографии трибутов с выставленными под ними оценками. Первый и второй, как всегда - высший балл. У остальных - с переменным успехом, но далековато от профи. Когда дело уже подходило к двенадцатому дистрикту, напряжение значительно возросло, и Хеймитч все ждал, когда кто-нибудь хлопнится в обморок. Но, увы. Сегодня не его день.
Баллы оказались довольно прискорбными: 4 и 5. Он даже посмотрел на сидящих недалеко трибутов: как этот более менее выдержанный парень мог обойти маленькую девочки всего на балл? В этом чувствовался подвох. Чтобы получить такую оценку парню надо было, наверно, просто споткнуться и лежать до исхода отведенных ему пяти минут.
Стоит ли говорить, что особых оваций не последовало. Не умеющие скрывать своих эмоций, стилисты сидели откровенно недовольные, а при каждой попытке улыбнуться выглядели настолько комично, что Хеймитч едва не расхохотался.
- Виски? - с сочувствие обращается он к мужчине в кислотно-зеленом пиджаке со стразами, - А тебе, Тринкет, могу плеснуть какой-нибудь цветной коктейль.

Хеймитч краем глаза наблюдает за движением в гостиной, понимая, что тоже надо бы ретироваться, но подниматься с места охоты нет никакой: у него есть виски, разваливающаяся на части голова и на экране перед глазами мелькают картинки. Много ли еще надо? Можно прибывать в таком статичном положении, пока каждое движение не перестанет отдаваться дискомфортом во всем теле. "Отлично, блин". Теперь точно день-другой не потянет вливать в себя такое немыслимое количество алкоголя.
Как не глупо и не по-ребячески, но винил он в немалой степени именно Тринкет: если бы она не заорала, распалась бы огромная цепь последовавших затем событий. Вернее, эта цепь событий и не возникла бы. И вообще ему не нужны были веские причины, чтобы винить сопровождающую во всем, в чем можно вообще хоть кого-то обвинить.
Тем более, он делал это тихо. Просто молча скрежеща зубами, отстраненно уставившись в экран, и безобидно попивал из стакана, воздерживаясь даже от того, чтобы закатить глаза, когда капитолийка начала навязывать какой-то материал трибутам. Словно им было дело до какой-то писанины и формальностей: скоро Арена, из которой им едва ли доведется выбраться живыми. Какое там к черту заучивание текстов?
- Ага, - отвечает он на заданный вопрос, подтверждая, что было весело. Чертовски. Настолько, что половина ночи и утра благополучно выветрились из памяти. Когда Тринкет перестанет задавать тупые вопросы? А, точно. Никогда.
Он нехотя поворачивает к ней голову, чувствуя усилившийся аромат духов, когда сопровождающая садится рядом. Слишком близко. "Свали отсюда немедленно". Снова возвращается это странное чужеродное чувство, которое он не безуспешно заглушил этой ночью, и вытесняет злость. Вытесняет так, словно Эбернети не состоял на большую часть именно из этой устойчивой эмоции, которая редко переплеталась с чем-то иным.
- Отчего ей быть расстроенной, Тринкет? - усмехается Хеймитч. Жестковато. Игнорируя застучавшую в висках боль, - Оттого, что ты орала, как ненормальная, на весь Тренировочный? - он вновь возвращает взгляд на экран, делает глоток виски. Может, желание прижать ее к стене и наорать вернется к вечеру, когда он будет чувствовать себя пободрее, а сейчас ему было достаточно, что группа подготовки покинула этаж и никто не действует на нервы. Нет, подождите-ка..
- Чего ты хочешь, детка? - вопросительно вскидывает бровь ментор, - У меня не было времени составить для тебя обещанное расписание: пришлось долго мириться с Ореаной.. - он пожимает плечом. Еще один глоток виски, но происходящее на экране уже не задевает сознания: неожиданно становится паршиво не только физически. Словно тебя загнали в клетку. Хочется встать и просто куда-нибудь выйти, - Она осталась не расстроенной, Тринкет, - учтиво поясняет Эбернети, залпом осушая остатки виски в стакане.
И теперь аромат ее духов словно клещами пробирается внутрь. Все стало слишком сложно - всего лишь за одну ночь. Хочется развернуться к ней и сделать то, что было совсем недавно: стараться быть как можно ближе. Максимально. Насколько это вообще физически возможно. С этой чертовой Тринкет.
- Думаю, тебя интересует не это, верно? - он поднимает на нее взгляд. На ее лице снова слишком много макияжа - дурацкая капитолийская мода, - А насколько хорошо я отзовусь о тебе при других менторах и спонсорах, м? - он усмехнулся, взглядом пробегая по ее платью. "Из тебя выйдет хорошая шлюха", - Скажу, что ты неплохо справляешься со своим делом в постели, Тринкет.

Голос капитолийки звучит резко - "Странно, вчера ее все вполне устраивало". Он даже какую-то долю секунды поломал голову над серьезностью ее намерения найти какого-нибудь готового спонсора: этим занимались все ее предшественницы, и пусть не все перебывали под Хеймитчем и имели возможность получить от него личное расписание, но все-таки они, без исключения, работали местечком поинтереснее, чем их украшенная париком голова. Была ли Тринкет другой? От всех этих попыток понять, что на самом деле движет девушкой, хотелось влететь головой в стену.
- Я предупрежу, что сегодня ночью ты работаешь на свое светлое будущее, Тринкет, - приподнимая стакан, дружелюбно-торжественно произносит Хеймитч, все еще созерцая какого-то разодетого капитолийца в красном парике, чья физиономия попала в крупный план и заняла весь экран.
Такие простые слова, от которых сам плотно стискиваешь зубы, потому что где-то в грудной клетке что-то неприятно отзывается. Если на чистоту, то просто хочется вскочить с места и вжать капитолийку в стену: "Нет, ты никуда не пойдешь. Нет, черта с два я расскажу кому-то про ту ночь". Дыхание становится чаще - будто ребра сжимают в тиски. Если произошедшее тогда больше не повторится, то. Что? Как он успел убедиться за один короткий разговор, что откровенно мерзкие и грубые высказывания ничерта не вытесняют в нем желание притянуть капитолийку к себе - кажется, даже наоборот: чем усерднее он отпихивает ее словами, тем сильнее хочется испытать ее тепло и вытеснить всю оброненную грязь.
Никаких прав и логично обоснованных причин держать ее у него нет. И Хеймитч просто ждет, когда створки лифта сомкнутся и последние звуки стихнут на этаже.

Следующим шагом будет интервью, но до него есть время, так что почти все в Тренировочном нашли себе занятие по душе, которое никак не соприкасалось с важными делами. Даже трибуты порой смело выползали из своих комнат, чтобы стянуть что-нибудь с оставленных подносов с фруктами и мучным. А Эбернети морально готовился к новой ночи, забыв предупредить подопечных, что никто из кураторов не присоединится к ним за ужином. Вряд ли это такая уж большая причина для расстройства: Тринкет не действует на нервы болтовней, Хеймитч не испускает энергетику мощного похмелья. Так что у ребят тоже был заслуженный праздник.
Вечер был обычным - все прожигали время, как могли, вмещая в себя столько, сколько позволяло здоровье. После бутылки виски прикосновения Ореаны уже надоедали не так сильно, но все еще надоедали, так что Хеймитч небрежно отстранял ее, дожидаясь момента, который можно назвать "Тринкет-больше-нет-в-моей-голове". Опрокидывая в себя стакан за стаканом, он с видом глубокой задумчивости оценивал свое состояние: сколько надо выпить, чтобы все тело не напрягалось столь красноречиво при одном воспоминании о стоне или влаге под подушечками его пальцев? Эбернети закрывает глаза, сильно стискивая фужер в руке и даже желая, чтобы он треснул - впившиеся в кожу осколки отвлекли бы от дурацких мыслей, не позволяющих усидеть на месте.
"Ну и со сколькими ты уже, Тринкет?". Когда даже стены бара уже начинают давить, он поднимается и, сжимая в руке злосчастный стакан, выходит из помещения. По пустому коридору бредет к парадным дверям Тренировочного, на выходе плечом отстраняя подоспевшего охранника, не разбирая, какого черта тому было нужно - судя по тому, что ментору не прилетело ни чем по голове, ничего серьезного.
Преодолевая несколько каменных ступеней, ведущих к дорожке, он приваливается боком к холодным железным периллам и, делая глубокий вздох, запивает проясняющиеся мысли несколькими пряными глотками. "Это все потому, что она меня бесит" - удовлетворенно хмыкает Хеймитч, находя вполне весомую причину для всех своих злоключений. Да. Дело исключительно в этом и он даже не наорет на нее, когда сопровождающая вернется. Если вернется. Или все-таки наорет..

Ночь выдалась теплой и безветренной, так что катастрофическая нехватка холодного воздуха была все еще актуальна: в баре слишком душно, то же можно было сказать о Тренировочном Центре в целом. Кубики льда в напитке давно подтаяли и даже виски стал казаться теплым - оттого хотелось зашвырнуть стакан куда-нибудь подальше. А вскоре даже объявился тот, кто, видимо, не прочь был поймать фужер собственной головой.
Хеймитч издалека замечает приближающуюся пару, поначалу не придавая этому особенной значимости: Тренировочный огромен, а все капитолийцы практически на одно лицо. На одно и то же раскрашенное лицо, больше походящее на карикатуру на человеческое. Так что Эбернети готов был увидеть какую-нибудь сопровождающую с очередным попутчиком из более престижных забегаловок Капитолия и, в принципе, не ошибся.
На приветствие он никак не реагирует. Он в принципе не может никак ни на что реагировать, потому что сосредоточен на двух вещах: Стакан. В руке. И одном примитивном действии: Кинуть. Впрочем, если бы он потом объяснил это тем, что виски был недостаточно хорош, его мало бы кто осудил, а Рубака и вовсе понимающе закивал бы головой. Но ментора притормозило другое: слишком довольное лицо Тринкет. Кажется, она так окрылена возможностью касаться этого холеного павлина, что просто не переживет, если по его физиономию прилетит фужер.
"Она никогда не оценит этот акт заботы".
Хеймитч автоматически подносит стакан к губам, когда капитолийка с кавалером минуют его и проходят в Тренировочный. В теплом неподвижном воздухе витают нотки ее духов - дурацких сладких духов. Если бы у него был список вещей Тринкет, которые он хочет уничтожить, духи значились бы где-то рядом со стикерами. Довольно скоро стихают ее шаги, просто утопая в приглушенно долетающей сюда из бара музыке - но не Запах. Забывая, что чертов виски такой теплый и мерзкий на вкус, он осушает остатки и, неопределенно пожимая плечом на собственное заключение, что все-таки она с ним переспала, разворачивается и заученной дорогой возвращается в бар.

По увиденному, с момента его выхода на улицу словно прошла вечность: несмотря на то, что в Тренировочный Центр вошло только два человека, в баре уже было немыслимое количество народа, словно все обитатели обширного здания вдруг решили обзавестись амплуа алкоголиков. Столиков свободных не осталось, как и стульев, поэтому многие теснились возле стойки или сбивались в кучки и смаковали разнообразные напитки, наклоняясь друг к другу, чтобы что-то прокричать на ухо.
Бар непривычно пестрел платьями и париками - слишком много капитолийцев. Слишком много. Довольно странно, что они вдруг решили предпочесть бар ресторану, но факт оставался фактом: на прежнее это место походило лишь отдаленно.
Хеймитч хмуро обвел взглядом толпящихся у дальней стены и не заметил, как на него налетела Ореана. Взявшись из ниоткуда, она тут же обосновалась в качестве лишнего бремени, повиснув на его плечах - не сказать, что это было некстати. Какими бы гадкими не были его способы бороться с эмоциями - это были его способы, и они помогали. Мимолетная связь, пусть даже в кабинке туалета, входила в список дозволенных.
Губы девушки приоткрываются - кажется, она пытается что-то сказать, но пьяна уже достаточно - или это просто еще одна степень ее глупости, - чтобы не сообразить, что он не слышит ничерта из того, что она произносит. Хеймитч долго и терпеливо наблюдает, как она что-то лопочет, обвив руками его шею, но, заключив, что эта пантомима так и будет продолжаться, пока у него не сдадут нервы, просто "отлепляет" ее от себя.
- Какого черта.. - начинает он, но потом ловит себя на той же ошибке, что допустила Ореана, и наклоняется к ее уху, - Какого черта ты несешь?
Порадовавшись, что она не будет повторять свой долгий монолог, Хеймитч следом за ней проталкивается к их столику. Взгляд ментора сразу обегает столешницу в поисках выпивки, едва они достигают всю компанию, так что в следующую секунду он уже наклоняет бутылку, щедро наполняя стакан.
И вскоре смутно понимает, что пыталась сказать Ореана: рядом вырастает Рубака и начинает активно толкать его локтем под ребра, так, что половина напитка расплескивается, пока Хеймитч, как идиот, все пытается поднести стакан к губам. "Да что происходит.." Это чудо, если сегодня он кому-нибудь не съездит по физиономии: вся Вселенная, кажется, настроенная на то, чтобы подтолкнуть его к убийству. К жестокому и изощренному. Закипая от внезапного бешенства, он бросает попытки отпить, пока Рубака не удовлетворится его безраздельным вниманием, и оборачивается к товарищу.
Хеймитч задерживает на ней взгляд, когда он указывает в сторону сопровождающих.. Тринкет. Она еще не поднялась. Что ж, приводить мужиков в свою комнату в Тренировочном - еще одна ступенька в ее идиотизме. Нашла себе общежитие, блин, для плотских утех. Он дает себе задание не забыть посоветовать ей в следующий раз сразу просить трибутов освободить весь этаж - какое множество мест, чтобы развлечься, и можно стонать, не сдерживаясь. Они должны войти в ее положение..
Чертовски душно. Но он не видит рядом с ней того павлина - что довольно странно. "Где этот.. Неважно". Он пытается отвернуться, но все еще стоит, вперив взгляд в это довольное лицо, покрытое плотным слоем макияжа. Он как бы уже отвернулся, но еще нет. Он как бы планирует это сделать в будущем..
Еще один толчок под ребра - еще половина виски расплескивается на пол. Это работает: Эбернети отворачивается от стайкой сбившихся капитолиек и переводит взгляд на толкнувшего его ментора из пятого дистрикта. Тот, кажется, не очень счастлив спиваться неподалеку от своей сопровождающей, но заводит тему о чем-то другом - Хеймитч не слышит. Ему не до того. В воспаленном мозге зреет идея "Подойти и запретить ей приводить этого мудака к нам на этаж. В конце концов, там трибуты". В Эбернети активируется полиция нравов, но он пока не уверен, стоит ли план приведения в действие.

"Это уже слишком", размышляет Эбернети, попивая из стакана и вновь как-то незаметно для себя возвращая взгляд к Тринкет. Пальцы впиваются в стекло с такой силой, что начинают медленно неметь. "Где твои манеры, детка?" - не унимался внутренний голос, обращаясь к сопровождающей, которая не услышала бы этих слов, даже будь они произнесены вслух, да даже если Хеймитч проорет их во всю глотку - вряд ли она разберет хоть что-то с такого расстояния и в таком шуме. Каким чудом он еще сдерживал себя - было загадкой для него самого. Наверно, останавливала только мысль о том, что если сейчас он врежет ее кавалеру, то самолично подпишет себе, можно сказать, смертный приговор: это был бы слишком пристрастный поступок, который он мог позволить себе, начни кто-то подкатывать к Ореане, но никак не в отношении Тринкет. А этого капитолийца, такого изнеженного на вид, даже ни чем не зацепишь, чтобы вывести на конфликт - до драки все равно если и дойдет, то с огромной и неправдоподобной натяжкой.
Что он ей говорит? В представлениях Эбернети удар по заднице в совокупности с таким вольным поведением сигнализирует о том, что этот потенциальный труп сообщил ей на ухо, в какой части Тренировочного и через сколько они встречаются, чтобы он ее отымел. Прекрасно. Эти мысли действуют моментально и он чувствует, как под пальцами уже трещит стекло. "Какая, к черту, разница? Да пусть хоть здесь ее нагнет". Рядом вьется Ореана, он в компании товарищей, завтра последний день перед Играм, а там до возвращения в дистрикт рукой подать. Это. Все. Не. Его. Дело.
Она подходит к зеркалу. Берет бокал спиртного. Ореана вновь шарит ладонью по его торсу.. Так, стоп, - он отмахивается от девушки, которая, обиженно надув губы, вновь разворачивается к столику, чтобы взять выпить. Тринкет проходит слишком близко от их компании - кто-то из менторов, буквально в полушаге от него, присвистывает, и Хеймитч медленно поворачивает голову, чтобы обратить взгляд на еще один потенциальный труп. Почему его все так бесит и напрягает? Он знает наверняка только одно: если сейчас же что-то не предпринять, то спустя стакан-другой его кулак прилетит по адресу первой же не угодившей чем-то роже.
Нужно подождать. Хотя все настолько пьяны, что едва ли вокруг хоть что-то замечают. В несколько глотков Хеймитч осушает виски и начинает двигаться в сторону выхода, то и дело налетая на кого-то плечом - это какая-то адская смесь капитолийцев с победителями, которая ему категорически не нравилась. По дороге опускает пустой стакан на чей-то столик и, наконец, оказывается в коридоре. Здесь уже не кажется так душно: по сравнению с баром - куда не шло. Он бросает взгляд в ту часть холла, что вела к лифтам, и тут же различает неторопливые шаги. И срывается с места.
Он нагоняет ее неподалеку от лифта. Не слишком понимая, "что же будет дальше". Не пытаясь разобрать истоков своих эмоций - "Она просто меня бесит своей чертовой улыбкой и зажиманиями непонятно с кем". Хватает капитолийку за предплечье, разворачивая к себе и несильным рывком толкает к стене.
- Какого хрена этого было, Тринкет? - выпаливает он на весь коридор, не обращая внимание на гулко прокатившееся эхо, - Совсем долбанулась? - для убедительности он впивается в нее предельно взбешенным взглядом и вызывает в памяти увиденное в баре. Преобразить в слова эмоции, которые даже толком не можешь объяснить, занятие не из самых легких. Но он активно пытается: вероятно, это гребанное и такое свойственное ему чувство собственности. Его сопровождающая - значит, только он может ее касаться. Пока она еще сопровождающая двенадцатого..
- Нашла спонсора? - с неожиданным пониманием в голосе интересуется Хеймитч, ухмыляясь, - И как он тебе, детка? Или только предстоит узнать? - он недолго молчит, всматриваясь в ее лицо. В борьбе с полыхнувшей внутри злобой справиться не удается. Воздуха вновь катастрофически не хватает; несмотря на интенсивное поступление в легкие кислорода, этого все еще недостаточно.
Эбернети подается вперед,
упираясь в ее тело своим настолько, чтобы не позволить сбежать.
- Где он тебя хочет, м? - на ухо спрашивает ментор, стараясь пресечь в голосе эти все равно проскакивающие угрожающие нотки, - На лестнице? В лифте? Или слишком щепетилен для такого и трахнет в комнате, чтобы не опасаться за свою репутацию?