- Двенадцатый?! - воскликнула Эффи вскакивая со стула и упираясь руками в столешницу красного дерева напротив, - Ты серьезно? Что, других вариантов нет? - ее негодование можно было понять без особого труда. В отличие от девушек, решивших идти проторенной дорожкой - через постель распорядителей, она честно вытерпела все тяготы и лишения честного завоевания должности. Давно отвыкшая учиться, она отчаянно делала это, узнавая все премудрости должности. Она знала каждую деталь, каждый, даже самый крошечный и незначительный, регламент, была готова к общению со спонсорами, к моральной поддержке своих трибутв, но вот к Двенадцатому Дистрикту - нет. Для чего она потратила столько времени? Зачем проявила себя, как лучшая из своего потока? Чтобы отправиться в эту дыру, где само слово "трибут" - синоним "смертник"? Еще и безумный ментор! Слухи о нем ходили по всему тренировочному центру. Да, что уж там, по всему Панему!
- Нет-нет-нет! Я не верю тебе! - протестовала Тринкет перед новым начальником, которого, если честно, знала еще со школьных лет, - Ты же знаешь, что я достойна большего! - отчасти, это было правдой.
- Эффс, послушай, - парировал мужчина с синими кудрями, - Отработаешь там год-два и переведешься. Текучка в эскорте неимоверная! Только по паре в год беременеют от своего (или чужого - но это не так важно) ментора, а уж сколько теряют форму, ммм... Потерпи немного и все будет хорошо. Договорились?
Эффи договариваться не хотела, но и варианты у нее отсутствовали. В глубине души, она понимала, что конкурировать, с молодыми девочками до двадцати, будет достаточно сложно, особенно когда ее возраст приближался к критической отметке "За двадцать пять". Глубоко вздохнув, девушка вновь опустилась на стул и надула щеки, сложив руки на груди. Больше всего она походила на ребенка, стащившего косметичку мамы, пока та отошла на несколько минут, и использовавшего на себе все, что в ней обнаружила. Ярко, аляписто, экспрессивно. А по возвращению родительницы, заполучила еще и хорошую взбучку, посему и пребывала в дурном расположении духа.
- Обещай, что вытащишь меня из этой... - буркнула она, не глядя на друга, и решила не продолжать. Манеры. С этим нужно было смириться.

По прошествии нескольких месяцев, Тринкет мчалась в свой Дистрикт на скоростном и таком красивом поезде. С каждой минутой она на несколько километров приближалась к месту, которое заочно ненавидела. Подумать только километров в минуту - это же чудо инженерной мысли! Но Эффи не думала. Гораздо больше ее заботил собственный внешний вид. Сидя среди интерьера, стоимость которого превышала бюджет бедного дистрикта за год, а, может быть, и два, она представляла как будет выходить на платформу. В мечтах, кроме покосившихся домов и невзрачных людей, ее встречали: мэр города со своей семьей - они, определенно, должны хорошо выглядеть, ментор и еще пара-тройка человек, призванных помогать с вещами и организацией. Ее платье должно было быть умопомрачительным. Самым стильным из тех, что только можно было вообразить. Так как с воображением Эффи Тринкет проблем не имела, то и переоделась она уже три раза за свое путешествие, а уж сколько раз переналожила макияж - не сосчитаешь. Ярко розовый, почти светящийся, наряд, сменил канареечно желтый с золотыми узорами, а на его смену пришел неоново голубой, опутанный синей паутиной разводов. Новое платье, новые туфли, новый парик и макияж - все в тон.
"Возможно, все будет не так уж и плохо..." - думала она. "Эбернети - человек загадочный, но и понять его можно. Быть победителем на квартальной бойне дорого стоит. Да, конечно, он иногда ведет себя немного странно... Но кто из нас этим не грешит?" - подобного рода рассуждения немного успокаивали. Правда, регулярность с которой менялся персонал Двенадцатого с лихвой возвращала сомнения и страх на свое законное место. "Что он с ними делает?" - вопрос, который по-настоящему волновал девушку. Она помнила загадочные улыбки тех, кто работал в Дистрикте до нее и то ледяное
молчание, с которым они отказывались рассказывать, что происходило между ними и Эбернети, тоже не забывала. К положительным сторонам, все же, можно было отнести то, что не все они впадали в забвение, а нескольким представительницам эскорта даже удалось выбраться в приличные дистрикты. Чем не мотивация?
Поезд прибыл точно к назначенному времени, а встречающие предпочли быть выше этого. Отказавшись делать и шаг по направлению к Дому Правосудия без них, Эффи так и стояла на платформе в своем дорогущем голубом платье в окружении нескольких чемоданов. По плану, она должна была провести в Двенадцатом меньше суток, но вещей с собой набрала на неделю. "Ну а что?! Никогда не знаешь где и что пригодится!"
Мэр Андерси опоздал на 3 минуты - лучше бы, вообще, не появлялся. В хорошем, но уже не очень новом костюме, он расшаркивался перед капитолийкой, извиняясь за все, что только мог упомнить. Лесть, сквозящая меж его слов, Эффи нравилась, как и масса обещаний, что день жатвы станет особенным. Она и представить не могла насколько. Даже тогда, когда несколько часов просидела в одном из залов центрального здания Дистрикта, она не теряла надежды на то, что все еще будет чудесно-пречудесно. "Вероятно, стоило приехать заранее и познакомиться с ментором" - думала она, перебирая карточки, - "Тогда бы он не опаздывал столь безбожно!!" То и дело поправляя кудри на небесно-голубом кудрявом парике, она бросала косые взгляды на большие часы, убеждающие ее в том, что все уже плохо и лучше вряд ли будет.
- Он совсем скоро придет! - пыталась убедить Эффи жена мэра, снующая туда-сюда с благоговейным трепетом. Странная женщина. Казалось бы одета не так плохо, но совсем не накрашена. Слишком уставшая и потухшая - в столице так выглядеть непринято, даже неприлично. В ответ Тринкет только вымученно улыбалась. А что еще оставалось делать, когда площадь перед зданием заполнялась местной молодежью, вот-вот было пора начинать церемонию, а Эбернети так и не было...

Ему едва удается улизнуть от миротворцев. Уже начавшие обход домов блюстители общественного правопорядка, одним из первых маршрутов, судя по всему, выбрали дорогу в Деревню Победителей. Не сложно предположить, почему: вероятно, мэр Андерси попросил убедиться, что Хеймитч сейчас не витает далековато от действительности, опрокидывая еще бутылку какой-нибудь мути, приобретенной в Котле. А пойло, стоит заметить, действительно было не из лучших: после капитолийской щедрости в поезде и в Тренировочном Центре, где бары забиты немыслимым разнообразием дорогущих вин, разномастных виски и неограниченным выбором ликеров, переходить на скудный выбор черного рынка было сложновато каждый чертов год.
Тем не менее, на встречу с миротворцами ментор был не настроен, даже если они на руках дотащат его до поезда и плеснут чего покрепче. Едва услышав топот ног в тяжелых сапогах и разговоры, Эбернети поднялся, вышел в коридор и заставил себя максимально плавно втиснуться во входную дверь. Он успел скрыться за углом до того, как вся компания из нескольких человек, с автоматами наперевес, подберется к дому и, сделав вдох-другой свежего прохладного воздуха, не спеша побрел позади череды коттеджей к арке, ведущей из Деревни Победителей.
Было тихо. Непривычно тихо для его дистрикта. Никакой детской беготни, никакой торговли, никаких хлопот, которыми обычно в это время загружены горожане. Хеймитч редко выбирался из отведенного ему Сноу островка полного уединения, но вынужден был признать: он по-своему любил царящую в Двенадцатом атмосферу. В будние дни здесь кипела жизнь; люди были приветливы, дружелюбны и не гнушались взаимопомощью; дети путались под ногами, веселясь и каждый раз изобретая все более действующую на нервы взрослым игру. Единственный день, являвший собой исключение из практически всех правил, был днем Жатвы, когда улицы пустели, двери домов закрывались и дистрикт погружался в выжидательное молчание. Ровно до того часа, как всем жителям надлежало стянуться на центральную площадь: тогда все снова оживало и длинная процессия, состоящая из худощавых людей, направлялась к уже установленным на площади камерам и ограждениям, всегда с нескрываемым ужасом или презрением поглядывая на Дом Правосудия, перед дверями которого устанавливали микрофон и, по обе стороны от него, - два шара с именами.
Именно сюда он и шел, по количеству собравшегося и уже толпившегося у ограждения народа быстро соображая, что опоздал. Хеймитч закатывает глаза и ускоряет шаг, довольно скоро достигая ступенек, ведущих к высоким дверям в здание. Несколько миротворцев приостанавливают его, но тут же узнают в небритом лице лик того самого победителя Квартальной Бойни и позволяют ему войти внутрь.
Перед ним тут же появляется жена мэра Андерси. Хеймитч силится вспомнить имя этой женщины средних лет, чье взволнованное лицо было обращено к нему, явно ожидая каких-то действий. Объяснений? Извинений? Кажется, озабоченность женщины уже практически переходит в злость, однако ментор занят первым вопросом: попытками вспомнить ее имя. Рука сама тянется к фляжке, опущенной во внутренний карман. Он делает глоток-другой, но мысли как-то не собираются в одну общую кучу и, кажется, еще больше разбредаются в разные стороны.
На помощь приходит случайно выхваченный взглядом мэр и особа в ярком одеянии, стоявшие поодаль.
- Ну мне пора, - наконец изрекает Эбернети и не без удовольствия ускользает из-под вопрошающего взгляда.
В здании Дома Правосудия прохладно. Эта прохлада словно выветривает тяжесть из его головы. Он чуть усмехается, подталкиваемый неожиданно пробудившимся истинно подлым желанием испортить этот день хотя бы одному капитолийцу - вернее, капитолийке. Возможно, на более трезвую голову он бы просто апатично сел на отведенный ему стул и наблюдал за Жатвой, но не сегодня.
Лицо мэра Андерси неожиданно оживает, он обрывает обращенные к собеседнице слова и указывает девушке на ментора, который как раз в этот момент сокращает до нее последний шаг и кладет ладонь
на ее ягодицы, которые весьма выгодно обтягивала юбка.
- Я немного опоздал, - обращается он к мэру, - наверно, слишком разнервничался перед предстоящим торжеством.. - не очень убедительно - да и не очень старательно, - обосновывает он свое опоздание, и убирает от капитолийки руку с видом глубокой оценивающей задумчивости.
- Хеймитч, это.. - запинаясь, начал Андерси, который сегодня казался более взвинченным, чем когда-либо, - новая сопровождающая из Капитолия.. Эффи Тринкет.
В повисшей паузе Эбернети силится сдержать приступ смеха. Он вопросительно вскидывает бровь и бросает косой взгляд на девушку, стоящую рядом.
- Это Хеймитч Эбернети, - мгновенно добавляет мэр, который тут же поглядывает на часы и, вероятно, решает, что опаздывать с началом Жатвы не стоит, - Прошу прощения, мне нужно проверить, все ли готово к началу.. - выдав улыбку, обращенную к новой сопровождающей, Андерси спешит к выходу из зала, вскоре скрываясь за тяжело хлопнувшей дверью.

Отредактировано Capitol (2018-01-28 18:41:15)

Эбернети не может поручиться, насколько сильно негодование отразилось на его лице. Вообще говоря, он даже не может конкретно обосновать собственные эмоции в связи с появлением новой сопровождающей. Есть ли ему дело до сменяющихся рядом с ним капитолиек? Нет. При условии, конечно, что они не блещут энтузиазмом сделать все "как надо" или хотя бы не включают в эту цель пункт "не дать ментору напиться". В остальном, наблюдать за их потугами прорваться из дистрикта-12 в место попрестижнее было делом вполне забавным. А забавного ему крайне не хватало.
Схватил бы он за задницу эту Тринкет, если бы знал, что она - его новая коллега?
Хеймитч поворачивает голову, пробегая хмурым взглядом по капитолийке, а затем с особенно значительным видом откручивает крышку фляжки..
- Ага, - коротко и мало что обещающе отзывается он на выказанную девушкой надежду, и делает пару глотков. Он уже предвкушал появление Андерси и приглашение выйти под объективы камер и сотни пар встревоженно обращенных на них глаз, каждый раз испытывая подобие волнения - если, конечно, уже не едва стоял на ногах, - в эту минуту. Кто будет новым трибутом: мальчик, заносивший ему хлеб, или чадо бывшей соседки, с которой они учились и вместе росли? Что он скажет по возвращению в дистрикт? "У твоего ребенка не было шансов. Смирись и живи дальше"? Хеймитч хмурится, убирая фляжку и решая, что подливать масло в огонь скверными размышлениями не стоит. Во всяком случае, можно обойтись без одних и тех же вопросов, которые он неизменно задает себе каждый год.
Ментор недолго смотрит на протянутую ему ладонь, а затем вяло ее пожимает. Весьма-таки бойкая особа, заключает он. Прежние сопровождающие его сторонились. Если уж ее не оттолкнула произошедшая пару минут назад выходка, видимо, придется постараться, чтобы напомнить ей: может, они формально и коллеги, но будет лучше, если она будет решать свои проблемы сама. И, желательно, как можно реже маячить перед его глазами.
Хеймитч недолго молчит, а потом пожимает плечом:
- Непременно сообщу, если Жатва хоть раз пройдет "так", - безрадостно усмехается он, выпуская руку сопровождающей из своей ладони. Вот, например, если эта Тринкет упадет со сцены - Жатву можно считать прошедшей более менее нормально. А под хорошо прошедшей Жатвой он бы подразумевал, скорее, ее отсутствие, - А ты не слишком молода? - чуть прищурившись, интересуется он, только сейчас замечая в сильно накрашенном лице черты довольно юной девушки. Конечно, ее предшественницы тоже были далеко не солидного возраста. В других дистриктах и вовсе попадались откровенно молоденькие, но последние пару лет ему давали уж совсем не идущих в сравнение с другими дистриктами капитолиек, - Видимо, - неожиданно ухмыляется ментор, откровенно блуждая по ней взглядом, - выбрали не того распорядителя, раз попали в Двенадцатый, а не сразу во второй или первый. Не слишком умна или недостаток связей, куколка?..
Хеймитч вопросительно вскидывает бровь. Где-то на подсознательном уровне уже блуждает подозрение, что он начал перегибать, но вряд ли эти разукрашенные особы, голова которых забита только последними "трендами этого сезона" и сплетнями друг о друге могут долго держать в себе такую незначительную вещь, как обида. Они вообще знают, что такое обида? В общем, капитолийки - в этом плане выгодный, но затратный вариант женщины. И болтливый. И слишком яркий - с похмелья так рябит в глазах, что хочется подхватить такую и вынести куда-нибудь подальше за дверь.

Как раз в этот момент дверь отворяется. Скрип проржавевших петель теряется в приглушенно доносящемся с улицы шуме. По одной просунувшейся в образовавшийся проем голове мэра можно догадаться, что пора начинать, но он поясняет:
- Все уже готово..
Хеймитч бросает последний короткий взгляд на капитолийку, а потом плетется в сторону скрывшейся за дверью головы, к выходу из зала, прочь из прохладного помещения в накаленный солнцем и напряжением воздух. Стараясь не смотреть на столпившихся людей, которых со всех сторон
подпирали люди в белых мундирах, он занимает один из трех пустующих стульев, отведенных ментору, сопровождающей и мэру, который практически сразу начал монотонно зачитывать всем знакомую речь. Сноу явно не блистал оригинальностью - уж раз в пару лет мог бы использовать для устрашения слова поновее.
Скоро напряжение ментора сменяется раздражением, и он откидывается на спинку неудобного стула, отвлекаясь на аромат духов, исходящий от девушки, сидящей рядом.
- Удачи, Тринкет, - бросает он, когда мэр Андерси, наконец, отходит от кафедры, пригласив сопровождающую избрать новых трибутов. Хеймитч хочет добавить что-то еще, что-нибудь, что немного выбьет ее из колеи, но отчего-то останавливает сам себя, просто наблюдая, как фигура в ярком платье начинает семенить к микрофону.

Хеймитч усмехается.. Нет, скорее, выдает несдержанный смешок, который едва успевает пресечь и не рассмеяться — словом, выражение лица Эбернети, когда капитолийка спотыкается и почти исполняет его заветное желание, совмещает в себе слишком много ярких эмоций, так что ментор уже приблизительно представляет себе, что увидит на повторе Жатвы и какие комментарии относительно двенадцатого дистрикта будут вставлены в репортаж. Раньше все поговаривали лишь о его пьяных выходках и на повестку дня выдвигался вопрос «А видел ли этого Эбернети кто-то трезвым?», теперь же, разнообразия ради, можно было посудачить и о дебюте некой Тринкет. Которая, кстати говоря, испортила всю эпичность момента, так неудачно устояв на ногах. Черт побери, если бы она вошла в пике возле кафедры, он бы не только взорвался овациями, но и опрокинул бы в себя за ее здоровье сразу все содержимое фляжки. Он уже представлял, как встает с ней рядом в позу победителя и смакует виски, оглядывая собравшихся жителей дистрикта-12.
Но приходится вновь спуститься на землю. Визгливый голос капитолийки, видимо, на эмоциях подскакивающий еще выше обычного, откровенно резал слух. Так что и без учета содержания ее сладких речей, на которые никто не давал видимой реакции, дело обстояло совсем уж худо. К концу он уже думал подойти к ней и, по-отечески похлопав по плечу, сопроводить со сцены, но все попытки ментора поддерживать бодрость духа засчет фантазийных картин свержения новой сопровождающей пошли крахом, едва ее голос озвучил первое имя.
Хеймитч поднял взгляд. Он так редко в последние годы выбирался из Деревни Победителей, что практически не знал местную молодежь: исключение составляло буквально несколько ребят и те, в основном, были известны ему по Котлу, где помогали с торговлей своим родителям. В абсолютной тишине не доносилось ни шороха, пауза явно затягивалась. Но тут от группы детей помладше отделилась тощая фигурка маленькой девочки — Эбернети плотно стиснул зубы, заключив, что ей, во всяком случае, по виду, едва исполнилось одиннадцать -двенадцать лет, — и неуверенно побрела по пустующей полоске земли прямиком к каменным ступенькам, которые вели к трибуне.
— «Давайте поприветствуем ее!» — тут же разносится по площади, и Хеймитч почти подносит ладонь к лицу, одергивая себя за секунду до того, как скроет из собственного обзора эту чертову сопровождающую. Вопрос «Что она вообще делает?» перемежался с чем-то вроде «Стоит ли она того, чтобы быть к ней снисходительным только из-за упругой задницы?».
С выбором парня Тринкет повезло больше: он был постарше и, несмотря на заметно блуждающую по телу дрожь, держался более уверенно.
И, все-таки, рука капитолийки была до безобразия неудачливой.

Когда трибуты скрываются за дверями Дома Правосудия в сопровождении миротворцев, чтобы ожидать прощального визита родных, рядом вновь возникает капитолийка. Судя по виду, просто дико довольная собой. Андерси заводит очередную монотонную речь — он выглядит более спокойно, судя по всему, приняв, что на ближайшие недели самое худшее уже позади, — стараясь игнорировать всхлипывания в толпе. Хеймитч не помнил, когда последний раз кто-то из родственников давал полную волю эмоциям перед камерами: люди в мундирах, готовые предпринять любые меры и не дать тебе испортить Жатву, всегда были под рукой. О них вообще сложно было забыть: автоматы на плечах выглядели внушительно.
Эбернети задумчиво смотрел в толпу, откуда-то набравшись решимости сделать это теперь. Выбранные дети не были ему знакомы даже в самых скупых чертах.
— Знаешь, ты.. — негромко начинает Хеймитч, подавшись чуть в бок, чтобы капитолийка его лучше слышала и не пришлось повышать голос. Но замолкает. На языке крутится «Дура.. Идиотка?», — .. своеобразная, Тринкет, — глубокомысленно заканчивает ментор и возвращается в прежнее более менее расслабленное положение.

Мэр завершает свою речь. Собирает разложенные на кафедре листы и разворачивается, чтобы вернуться в здание. Толпа начинает шевелиться. Женские
всхлипы перерастают в подобие болезненного воя. До того, как Эбернети скрывается за дверями, краем глаза он замечает, как едва держащуюся на ногах женщину под руки ведут с площади.

Хеймитч делает шумный вздох, когда возвращается в приятную прохладу просторного зала. И тут же невольно напрягается, когда улавливает сладковатый аромат духов. Черт побери, она что, теперь постоянно будет крутиться рядом? Эбернети падает на ближайшее составленное к стене кресло и вынимает из кармана фляжку, чтобы к тому моменту, как им придется двинуться в сторону поезда, быть уже в собственном состоянии «базис-ноль».
Он делает несколько глотков, а потом поднимает взгляд на сопровождающую.
— И как? — с усмешкой спрашивает он, поудобнее разваливаясь на мягкой потертой обивке, — Каковы ощущения, Тринкет? Ожидания оправданы, работа «над» или «под» распорядителем прошла не зря?

Хеймитч сначала недоуменно уставился на капитолийку, неожиданно оказавшуюся в опасной близости к нему - эта Тринкет все-таки была безрассудна, - а потом усмехнулся, протестующе отводя руку с фляжкой в сторону. Разумеется, он не планировал сдаваться без боя и уже подумывал отстранить сопровождающую от себя подальше, начиная терять терпение: "Эта разукрашенная особа капитолийского происхождения всерьез думала, что будет указывать ему, когда пить?" Хеймитч с откровенной ухмылкой рассматривал приближенное к нему лицо, пытаясь сообразить, насколько новая сопровождающая симпатична не только сзади. Или насколько она не симпатична: понять было затруднительно, ведь ее лицо покрывало немыслимое количество слоев макияжа, что очень затрудняло его оценивающую деятельность. Эбернети уже прикидывал, как охарактеризует эту Тринкет Рубаке, но в этот момент тонкие пальцы сопровождающей сомкнулись на его руке.. Брови ментора вопросительно поползли - взбежали(!) - вверх. Она что, думает, что справится с ним? Или рассчитывает, что неожиданно обзаведется недюжинной силой в награду за идиотский акт смелости?
Первая волна удивления не успела отхлынуть, когда уже накатила новая. Но на этот раз в нем зашевелилась злость. Настоящая, по-своему приятная, призывающая продемонстрировать собственную силу, чтобы раскрошить все надежды и старания самоуверенной капитолийки, которая, оказывается, думает, что может что-то контролировать.
- Действительно, неважно, Тринкет.. Раз ты смогла наработать только на двенадцатый, то не стоишь моего внимания, - едко усмехается ментор, отчетливо чеканя каждое слово. Он резко дергает рукой - она выскальзывает из цепких пальцев сопровождающей.
- Сделка так себе, детка, - так же непринужденно продолжает он. Взгляд скользит к вырезу, который в таком положении открывал очень удачный обзор на грудь, - Я предпочитаю, чтобы ты сама не желала попадаться мне на глаза, - он ненадолго возвращает взгляд к ее лицу, делая своего рода паузу. Краем глаза Хеймитч видит, как Андерси с супругой, о чем-то встревоженно переговариваясь с миротворцами, постепенно скрываются за углом. Их торопливые шаги и неразборчиво смешивающиеся голоса еще отчетливо доносятся до зала.
Хеймчит ухмыляется.
- Давай подкорректируем сделку, - дружелюбно произносит Эбернети. Его ладонь ложится на поясницу капитолийки и скользит к уже малость изученному участку ее тела - ягодицам. Когда следует предвиденная реакция и девушка пытается выпрямиться, он перехватывает ее запястье второй рукой, не позволяя этого сделать и вынуждая остаться в исходном положении, - Например.. - неторопливо и задумчиво тянет ментор, размышляя, - ты извинишься, куколка, - он выжидательно и серьезно посмотрел в обращенные на него глаза, - и не будешь пытаться меня контролировать, как и что-то указывать.. - Хеймитч недолго молчит, глядя на нее и давая время взять на вооружение простые условия, а потом решает продемонстрировать, что будет в случае отказа: его ладонь медленно скользит ниже, пока не достигает подола платья. Холодные пальцы касаются бархатистой кожи, проникая под плотно прилегающую к телу ткань. Эбернети проталкивает ее выше, и сантиметр за сантиметром все ближе подбирается к заветной цели; вскоре его ладонь накрывает уже обнаженные ягодицы.
Хеймитч смотрит в эти чертовы голубые глаза Тринкет, пытаясь понять, что сейчас творится в ее голове. На случай, если она заверещит, как сирена, нужно будет.. Впрочем, к черту. На какую-то долю секунды он действительно желает забраться не только под ее юбку, но и в эту пустую голову.
- Мне продолжить, Тринкет, или мы договорились?

Хеймитч усмехнулся, в общем-то, даже довольный тем, что она так резко и категорично отпрянула: близость этой чертовой сопровождающей, которую он хотел не более, чем смутить или напугать, начала пробуждать в нем неуместные инстинкты. Хотя, можно ли их было назвать неуместными? Пожалуй, более чем: во-первых, она его "коллега". Во-вторых, Эбернети никогда не считал себя обладателем фетиша "взять то, что уже испробовали распорядители". Конечно, после второй бутылки виски он не был особенно разборчив, но все-таки малая доля отторжения теснила даже самые острые желания, напоминая, что некоторая толика здравого смысла должна присутствовать даже в таком, по своей сути, незамысловатом акте.
Так что нет, эта чертова Тринкет была в практически полной безопасности. Пока он более менее трезв и пока она не подтолкнет его к краю терпения - терпения ее гребанной действующей на нервы болтовни. Похоже, она всерьез решила испытать его нервы на прочность.
"Нет, ну почему бы ей просто не заткнуться?" - с горечью витала мысль в начинающей побаливать голове.
Эбернети коротко глянул на рассерженную капитолийку, подавляя желание улыбнуться. Улыбнуться или болезненно вжать это худенькое визжащее тельце в стену - так, чтобы она замолчала, чтобы, если нужно, испугалась, испытала к нему нужную степень отвращения, дабы больше не действовать на нервы. В общем, она ставила перед ним серьезную дилемму: вновь не полениться применить силу, или просто делать вид, что в зале никого, кроме ментора и его молчаливого окружения в виде старой пыльной мебели, просто-напросто нет.
Хеймитч закатывает глаза. Тяжело выдыхает, стараясь обзавестись прежним процентом душевного равновесия. Руки его теперь целиком свободны, так что он вновь берет опущенную на подлокотник фляжку.
- Знаешь, Тринкет, я кажется понял, почему еще ты не смогла наработать на местечко получше.. - он посмотрел на нее, поднося к губам фляжку и делая большой глоток, чуть морщась, - Мы говорим с тобой всего лишь минут пять, а ты меня уже конкретно за-дол-ба-ла, - на последнем слове он делает особенный акцент и повышает голос, чтобы до сопровождающей наверняка дошла эта важная информация. Хеймитч недолго молчит, с видом дегустатора и тонкого ценителя делая глотки поменьше, а потом вновь обращает взгляд на капитолийку.
- Хорошо, детка, - неопределенно кивает он, когда решает, что успеет применить к ней силу еще тысячу и один раз, а пока можно попытать счастье в уроках попроще. На самом же деле, ему просто не хотелось напрягаться: легкая головная боль от выпитого и криков, усиленных эхом, сигнализировала о том, что, скорее, сам ментор начнет скоро избегать сопровождающую, чем она его. Так что надо было немедленно исправлять ситуацию, - Почему бы, собственно, не пойти на поводу у дамы? - с наигранной галантностью вопрошает Эбернети, чуть приподнимая руку с фляжкой, давая понять, что речь обращена к конкретной капитолийке, - Раз тебе, куколка, так необходимо, чтобы я больше не пил до прибытия в поезд, так тому и быть. Ты, - он указывает на нее, а сам поднимается на ноги, - моя должница, Тринкет.
Хеймитч смотрит на серебряную флягу, сжатую в пальцах. Несильно ее болтает, как бы взвешивая содержимое, а потом запрокидывает голову и залпом осушает остатки виски. Когда емкость оказывается опустошена, ментор шумно переводит дыхание, отбрасывая предмет на кресло позади. Рука тянется ко второму карману и на свет появляется фляга, отличающаяся от предыдущей, разве что, формой и чуть большим объемом.
Эбернети чувствует, как пищевод жжет от такого безбожного поглощения довольно дешевого пойла, но решает, что оно того стоит. Наверно.
Открутив крышку, он подносит к губам вторую флягу. Мысленно прощаясь со своей довольно короткой, но наполненной идиотскими событиями жизнью, ментор начинает истреблять последние запасы алкоголя, подсчитывая, через сколько минут ему окончательно снесет крышу.

Стук разлетелся по залу, отскакивая приглушенным эхом от голых стен. Вскоре ментор различает череду приближающихся к нему шагов, а потом - надо же, он даже немного удивился и хотел было прервать свое увлекательное занятие, чтобы увидеть, что произошло, - грохот падения. Впрочем, вопрос "Какого черта?", не долго оставался без ответа: ему пришлось резко опустить руку с фляжкой, чтобы лично пронаблюдать за колотящим по его коленке кулаком. Вернее, кулачком.. Он бы даже умилился, если бы она его так за сегодня не достала.
- Ты спятила, Тринкет? - вскидывает брови ментор, вмещая в один вопрос сразу несколько: "Какого черта ты на коленях? Жатва уже прошла, момент упущен..", "Что ты делаешь?", "Ты нормальная вообще, нет?". К этому набору слов прибавляется довольно нецензурное ругательство - вернее, крайне обидное обращение - в адрес сопровождающей, когда она, воспользовавшись его отвлеченностью, выхватывает из пальцев флягу и почти половина содержимого сосуда орошает пол у дальней стены. Хеймитч мрачнеет, на секунду даже забывая о жжении, огнем выедающим его внутренности. Мало того, что он почти литр алкоголя влил в себя меньше, чем за пять минут - по ее вине. Мало того, что она усердно пыталась избить его - не важно, что из этого ничего дельного не вышло, все же его достоинство победителя задето. Так теперь она еще и орет, судя по всему, преисполненная уверенностью в своей правоте.
- Это тебе походу не хватает, - хмыкает ментор, но голос его становится ниже, а взгляд заметно мрачнеет, - мозгов.. Ну, еще чувства самосохранения.
Эбернети опускает на нее взгляд. Терпение его значительно истончилось. В воздухе теперь витает отчетливый аромат дешевого виски. До того, как ментор почувствует еще большее опьянение - пока не успевающее гнаться за его сознанием быстрее, чем он умудрялся вливать в себя алкоголь, - есть драгоценные минуты.
Он хватает ее за руку и одним движением отрывает от пола, против воли подмечая, насколько она легкая. Чертовски легкая - кажется, он может поднять ее, лишь слегка обхватив тонкую талию рукой. Поток бранных слов упирается в странно образовавшуюся стену, которая мешала наорать на Тринкет или хотя бы сильнее сжать ее предплечье: слезы. Навернувшиеся на глаза капитолийки слезы заставляют его помедлить чертовы несколько секунд. Эбернети соображает, что бы с ней сделать такого, перебирает в памяти, какие из его трюков особенно сильно впечатляли ее предшественниц..
- Я предупреждал тебя, куколка, - низко начинает он, - Бегай собачкой за нашими подопечными! Решай свои вопросы, Тринкет, а меня, - его пальцы сильнее сжимают тонкую руку, он уже чувствует под подушечками пальцев прощупывающуюся кость, - оставь в покое, поняла? - он смотрит в голубые глаза, чуть покрасневшие от слез. Впервые более менее серьезно начинает относиться к сложившейся ситуации. Неужели она не могла просто не соваться, как другие сопровождающие? А теперь ему приходится стискивать ее, понимая, насколько неравны силы, и проглатывать это зрелище в виде заплаканного девичьего лица. Сейчас бы.. Взгляд скользит мимо нее, на валяющуюся фляжку.
- На этот раз без всех этих идиотских выходок, - сквозь зубы цедит ментор, - Ты мне уже столько наобещала, детка, что будешь отрабатывать до конца своей жалкой карьеры в дистрикте-12, - Хеймитч пристально смотрит в ее глаза. Заставляет себя усмехнуться - как можно жестче и равнодушнее. Слишком много эмоций и перепадов, на смену которым медленно подкрадывается опустошенность. Ну и, конечно же, опьянение. Он чувствует, как мысли становятся словно легче, растворяясь в едва ощутимом головокружении.
- В следующий раз, Тринкет, я не буду предупреждать.. - сейчас ему не казалось, что это обещание - преувеличенное. Если чтобы ее заткнуть, ему сначала надо будет ее нагнуть, то почему бы и нет? Это подарит ему относительное спокойствие.
Ментор делает недолгую паузу, а потом отпихивает девушку от себя, небрежно разжимая пальцы. Надо сказать, малость не рассчитав силу, поэтому, заметив, как она
Schwerer Stein
Schwerer Stein 17:22
подалась назад, он закатывает глаза и вновь ловит ее за руку, возвращая в устойчивое положение.
Несомненно, в словах капитолийки была толика правды: им придется уживаться и терпеть друг друга до окончания Игр. Или Ей придется терпеть его. Хеймитча больше устраивал второй вариант.

Увлеченный клокочущей в нем злостью, ментор замечает появление супругов Андерси и маленькой группы миротворцев только когда те уже возникают из-за угла. Это заставляет его резко опомниться. "Встреча с родственниками завершена?" Но вместо того, чтобы задать крутящийся в голове вопрос, он замечает недоуменный взгляд новоприбывших. В ответ на взор мэра, обращенный на одиноко возлежащую фляжку возле стены, Хеймитч усмехается:
- У нас тут введен очень сухой закон, - тактично поясняет он заплетающимся языком, бросая на - чертову-невыносимую-Тринкет - пронзительно-осуждающий взгляд.

Тринкет практически перестала попадаться ему на глаза. Больше того: она поспешно ретировалась, едва видела его на горизонте, и для Хеймитча это постепенно стало превращаться в игру под названием "Куда ты скроешься, Тринкет, если мы встретимся в помещении с одной дверью?". Губы ментора кривила ухмылка - он не мог не воспринимать происходящее без чувства какой-никакой, но победы. Именно этого он и добивался. Вот только этот самый триумф принес ему куда меньше удовольствия, чем он ожидал, и возникший в связи с этим вопрос "почему?" оставался без намека на ответ.
Большую часть дня он отсыпался в комнате, а ближе к вечеру мог выбрести к ужину или сразу удалиться по своим делам - это было его личным распорядком, для напоминания о котором не надо было расклеивать бумажки по всему двенадцатому этажу. Откровенно говоря, это ему начинало надоедать. Что за две чертовы крайности: орать или не разговаривать вообще? Так что Эбернети нетерпеливо срывал новый найденный, как обычно, в неожиданном месте стикер и отправлял его к уже целой стопке других, клея бумажки друг на друга. Таким вот образом на дверце его шкафа появлялось скопище цветных стикеров с аккуратным мелким почерком - который он не всегда разбирал, но пока не решался оставить Тринкет ответное послание на бумаге А4 "ПИШИ ПЕЧАТНЫМИ БУКВАМИ".
С трибутами он пересекался редко и подозревал, что немалая степень гневно-презрительных взглядов сопровождающей прилетает по его адресу, в том числе, и по этой причине. Но он продолжал не понимать, какого черта она хочет: всерьез думает, что проведенная лекция или его суета вокруг детей, каждую ночь воющих в подушку, спасет им жизнь на Арене? Добавит сил, избавит от немощности? Из их подавленного сознания прорастут хотя бы ростки желания и готовности бороться за собственную жизнь? Или ее метания за ними как-то повлияют на исход встречи с подготовленными, внушительных размеров трибутами из дистриктов 1 и 2, с малых лет закаленных на тренировках?
"Идиотка" - выдохнул ментор, натягивая рубашку. От идеи надеть футболку, с которой было меньше всего проблем, пришлось отказаться: он рявкнул на безгласых, когда они в последний раз пытались загрузить его с пола на кровать, и теперь не заходили в его комнату даже чтобы забрать нестиранные вещи. Вот напоминание "поговорить с безгласыми" было бы весьма кстати. Может, ему начать подавать Тринкет его собственный список дел и просить ее периодически расклеивать стикеры с напоминанием?

Он вышел из комнаты и прошел мимо гостиной, откуда еще доносился звон столовых приборов. Запахи еды тянулись до самого лифта, но Хеймитч, несмотря на соблазн, ударил по кнопке вызова и спустился вниз.
Бар был набит народом. У дальнего столика, ближе к стойке, он заметил Рубаку в обществе худеньких девушек с юбками значительно выше колен. "Интересно, Тринкет, ты в таком же шлюхоподобном виде ходишь по своим клубам?" Вопрос пронесся в голове раньше, чем Хеймитч успел мысленно послать сопровождающую куда подальше, и двинулся в сторону старого товарища, замечая за скрытым до этого момента от его взгляда столиком еще пару-тройку знакомых лиц.

Время растворялось в шуме и выпитом. В баре, в общем, само понятие "часы" становилось эфемерным и аннулировалось на неопределенный срок. Эбернети силился вспомнить последний разговор с ментором из дистрикта-5 - он был какого-то, безусловно, важного содержания.. - но собственная голова выдавала "ошибку" и напрочь закрывала доступ к нужной информации. Это злило. Раздражало. Ментор дернул приспущенную рубашку обратно на плечи, скрывая спину, на которой в зеркале лифта рассматривал четыре прочертившие кожу полоски, и принялся за попытки застегнуть непослушными пальцами пуговицы. Вот черт. Он даже не почувствовал.
Наконец, дверцы лифта разъезжаются. Хеймитч выходит на этаж, нетвердым шагом движется в сторону холла - необходимо было подкрепиться, все же, он минуты две ехал в лифте даже без припасенной где-нибудь фляжки. Пальцы все еще усердно работали над пуговицами.
Сделав еще шаг-другой, он неожиданно поднимает взгляд: в нос бьет знакомый сладковатый аромат, сейчас смешивающийся с устойчивым пряным запахом виски. Эбернети дергает головой, отбрасывая с лица прядь волос, и смотрит на немного пошатывающуюся перед его глазами Тринкет. Сидит. Обложившись листами. Ей что, нечем больше заняться? Отступать было поздно: в конце концов, прерогатива убегать прочь сейчас закреплена за сопровождающей, и он глубже проходит в помещение.
- Виски, - бросает ментор, когда из дальней двери появляется молодая девушка из безгласой прислуги. Она тут же разворачивается и вновь исчезает.
- Капитолийский конвой никогда не спит? - интересуется Эбернети, усмехнувшись, и падает на другой конец дивана, - Что делаешь, Тринкет? Снова расставляешь последовательность кругов ада для меня и трибутов? - Хеймитч замечает отложенный на диван листок и подтягивает его к себе. К сожалению, буквы скачут, что малость мешает ему целиком разобрать текст, но слово "спонсор" его отточенное внимание выхватывает мгновенно. Эбернети хмурится, думая ляпнуть что-то на уже избитую тему легкодоступности сопровождающей, но тут появляется безгласая и он решает перенести этот комментарий на другой день.

Хеймитч посмотрел на стакан в своей руке, который подала безгласая. Кубики льда еще не успели подтаять и мягко ударялись о стеклянную стенку, стоило ему хоть немного пошевелить фужер. Затем он снова мельком глянул на сопровождающую. Что это было? Кажется, впервые за все время, которое он себя помнил, такое поведение девушки заставило его помешкать с реакцией. Хотя это было вполне оправдано: он ожидал от сопровождающей чего угодно, вплоть до пощечин и брошенных в его сторону увесистых - относительно увесистых, он все еще помнил карающий удар маленького кулачка - предметов. Вообще, чего угодно. Проклятий там, или истерик.
А потом ментор прищурился: вероятно, это ее новая тактика.
- Пожалуй, прочту завтра, - лениво проговорил Хеймитч, демонстративно потягиваясь и откидываясь на спинку кожаного дивана. Духи. Аромат ее духов оттеснил запах алкоголя, когда она оказалась совсем близко. Довольно приятный аром.. Что за муть творится в его голове? Эбернети отмахивается от мыслей, как от навязчивых мух, и подносит к губам стакан, делая пару внушительных, прошибающих глотков.
В общем-то, думает ментор, к этому нужно было готовиться. Радиус расклеивания стикеров рос довольно быстро, и вот теперь одна из бумажек украшает его собственное лицо. Да, этого стоило ожидать..
По взгляду удаляющейся безгласой девушки он догадался, что сейчас является обладателем самого идиотского вида во всем Тренировочном Центре. Но он не собирался идти на поводу у сопровождающей и твердо решил, что не будет проявлять никакого интереса к листочку на своем лбу.
"Почему это она не уходит?" - он еще раз посмотрел на сидящую неподалеку капитолийку, продолжающую хранить обет молчания. Ну да, пока соберешь все эти тысяча и один листочек, уже светает.
Хеймитч задумчиво совершает еще один глоток.
- Признайся, Тринкет, что тебе сложно делать вид адекватного человека. Ты же лопнешь, если не будешь действовать всем на нервы своей болтовней, - он посмотрел на нее, ожидая хоть какой-то реакции, а потом кое-что сообразил. Такое отстраненное поведение развязывало ему руки и подкидывало пару-тройку идей.
Ментор напускает на себя скучающий вид, налегая на виски. Тело ноет от усталости за ночь: все же, он охватил немало подвигов. Осушив остатки алкоголя, Хеймитч с приглушенным стуком опускает стакан на журнальный столик и, поднявшись на ноги, неспешно приближается к месту обитания сопровождающей. В глазах пестрят белоснежные листы, кое-где исписанные пометками, а также листочки поменьше. Разноцветные. Кто-нибудь, отберите у нее это орудие пыток.
Понимая, что Тринкет слишком увлечена и, как и в последние несколько дней, не удостоит его своим вниманием, Хеймитч садится рядом и по-хозяйски принимается изучать ее записи. Кое-что ему даже удается прочесть. Кое-что - даже вслух.. Он хмурится, пробегая взглядом по мелькающим перед глазами словам, не замечая, как настойчивая и трудно игнорируемая попытка подействовать ей на нервы перерастает в относительное вовлечение в дело.
- Нелл Рейн, - спустя паузу мрачновато изрекает Эбернети, задумываясь. Ему кажется это имя крайне знакомым. Слишком знакомым. Он даже отчего-то злится, хотя понимание, кто это.. Все-таки мозг услужливо выдает хотя бы эту информацию, - Только не говори, что ты будешь встречаться с этим мудаком, Тринкет, - он бросает до этого прочитанный листочек обратно, не заботясь об установленном сопровождающей порядке на столе и последовательности разложенных файлов, - Лучше разом обслужи всех распорядителей, куколка, но пошли к черту эту свинью, - с усмешкой добавляет ментор, находя ручку и принимаясь вычеркивать встречу со злосчастным спонсором, а также обладателем ненавистных Эбернети инициалов. Найдя лист побольше, отражающий общий график со временем, он вычеркивает встречу и из него, а затем, оценив трудоемкость проделанной работы, возвращает ручку на стол, подтягивая к себе следующий попавшийся под руку лист.

Хеймитч хмурится, с необычайно сосредоточенным видом разбирая текст на поднесенном к его лицу листе бумаги - самое увлекательное дело, которым можно заниматься практически под утро, пьяным и в криво застегнутой рубашке. Что-то ему не нравится, что Тринкет обзавелась привычкой так естественно и беззаботно тыкать его во что-то носом. Когда он упустил переход через ту тонкую грань между "подчинить своим правилам" и "думать, что ты подчинил им"?
В конце концов, смысл написанного до ментора доползает, и он с демонстративным неверием закатывает глаза, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться или хотя бы не глянуть на капитолийку с безоговорочной иронией:
- Наклей себе это на лоб, Тринкет.. И перестань вести себя, как ребенок, - усмехается Эбернети. А потом замечает, что в этой самой усмешке нет и доли язвительности. Как-то неправильно. Алкоголь, вероятно, начал выветриваться и на смену приходила характерная слабость. Завтра он непременно восполнит свое упущение.
- У нас давно не было договоров со спонсорами, детка, спустись на землю, - наконец, ментор и сам спускается на землю. Отодвигает подсунутые ему листы и опускает прищуренный взгляд, закусывая нижнюю губу - нет, в этот раз не совсем на ягодицы сопровождающей.. скорее, на то, что она ими только что придавила. Недолго думает, хотя решение создавшейся задачи приходит само собой: разумеется, подхватываем Тринкет на руки, переносим на другое место и активно вторгаемся в ее личное пространство - нет, не в том смысле, - прочитывая голубые листочки. Хотя.. нет, все-таки не в том. Хоть поцелуй и был рискованной затеей. И странно отложился в памяти Хеймитча особенно ярким фрагментом, словно пододвинув все впечатления за ночь - что весьма несправедливо, ведь время у него выдалось насыщенным, а какой-то короткий поцелуй в нос.. От Тринкет. Ага. Сворачиваем эти мысли и окончательно приземляемся.
Эбернети неопределенно пожимает плечом, прочитывая содержимое следующего переданного листа. Когда она закончит эту чертову пантомиму?
- Ничего, - просто отвечает Хеймитч, откладывая лист на стол и поднимаясь на ноги, - Думаю, Тринкет, ты не маленькая девочка и сама разберешься.. - прозвучало глупо. Он даже посмотрел на нее. Сидит, молчит, пишет ему ответы на листочках. Коллекционирует, видимо, разноцветные стикеры, которыми его достает. Нет, он не выглядел ребенком с одним из таких на собственном лбу - это был его акт протеста.
- Проспись, Тринкет, а то ты ведешь себя так странно, словно выпиваешь, пока никто не видит.. - усмешке удается придать уверенность. В самом деле, он-то здесь при чем? Кажется, ментором Хеймитч приходится тем двум, что уже, наверно, давно забылись глубоким сном в своих комнатах. Опекать самоуверенную капитолийку, как и посвящать ее во многие грешки всех этих напыщенных павлинов, которые им неизменно прощали и не придавали огласке благодаря щедро набитым деньгами карманам - он был не должен.
Хеймитч недолго смотрит на нее, потом проходит к одному из шкафчиков. Открывает стеклянную дверцу, вынимает заветный графин - он давно его заприметил, но оставил как запасной вариант, за которым не нужно было обращаться к безгласым, - и довольно вздыхает, рассматривая янтарного цвета содержимое. Слишком рано дымка опьянения стала сползать: ссадины на спине начинают жечь, в голову закрадываются паршивые мысли.
- Снотворного, Тринкет? - он предлагающе приподнимает графин в руке, - Или у тебя с алкоголем все-таки категоричные отношения и ты предпочитаешь его швырять, а не пить?

Эбернети уламывал себя, по традиции, забыть о встрече и пуститься по своим делам, но, тем не менее, почти без опозданий прибыл к 19:45 в назначенное место. С полным осознанием бессмысленности предстоящего разговора: кто в своем уме согласится стать спонсором трибутов из дистрикта-12? Уже многие годы дети из Двенадцатого были подобием расходного материала, легкой добычей и маленькой разминкой для профи перед большой игрой. Как бы грубо и категорично не звучало, но ни один спонсор не подписывал договор с угольным дистриктом с той самой Квартальной Бойни, из которой живым выбрался Эбернети. На руку ему удачно сыграл подобранный ментором имидж заносчивого самодовольного паренька - богатые капитолийки, оценивающие новый товар, который может появиться на прилавке с победителями, были в нескрываемом предвкушении. Как, однако, тонко обломал их Сноу, когда спустя две недели избавил нового победителя Игр от всей семьи и девушки, заодно лишив себя возможности найти на него управу и швырнуть в открытую продажу.
Что было бы, не реши Сноу его проучить? Что хуже: жить в постоянном, не отступающем страхе потерять то, чем обладаешь, или со временем зачерстветь и привыкнуть, что не имеешь ничего?
Хеймитч, кажется, начал припоминать, почему старался держаться преимущественно в стороне от всех этих менторских формальностей. Впервые за многие годы он трезвым чувствовал себя хуже, чем после самого паленого самогона, приобретенного в Котле. Все мысли, от которых усердно отмахиваешься, и воспоминания, которые вытравливаешь - махом обрушиваются огромным, годами росшим снежным комом, стоит соприкоснуться с устройством всей системы "изнутри". Или побыть трезвым. Ладно, последнее было поправимо куда более простым образом, чем первое.
Мысленно выругиваясь на Тринкет, он все-таки пробрался к нужному столику, из последних сил уговаривая себя не повернуть к выходу.
И зря: по окончанию недолгой встречи у мужчины в причудливой формы костюме появился сломанный нос. С Хеймитчем дело обстояло куда менее эффектно: он обошелся всего лишь парой синяков и обзавелся осознанием, что боевые навыки их новой сопровождающей по меркам столицы были не на таком уж безнадежном уровне.

Несколько следующих дней Эбернети проводил, преимущественно, в баре, и причин тому было предостаточно. Во-первых, он не знал, осведомлена ли Тринкет о произошедшем инциденте и, как не парадоксально, не спешил первым преподнести ей эту позитивную новость. Во-вторых, ему хотелось выпить. В-третьих было то же, что и во-вторых.
Хотя это не было до конца честно: он все-таки испытывал легкий дискомфорт от осознания, что ее подвел. Глупая мысль, если учесть, что подвести ее он априори не мог, ведь никто и без грубой силы не согласится стать их спонсором. Конечно, если Тринкет не окажет определенного рода услуги - тогда у них появился бы шанс. От этой мысли ком подступал к горлу, и Эбернети спешил сделать еще пару глотков алкоголя. "Она отличается от своих предшественниц" - коротко резюмировал он слишком далеко забредающие мысли, которые отчаялся успевать пресечь. Но все-таки она имела своей целью то же, что и они. В чем ее сложно было винить, но ему и не нужны были веские причины для неприязни.. Неприязни.
Поэтому ее отсутствие в одну из ночей удивило его меньше, чем могло бы. Хотя и не сказать, что не заставило задуматься - все-таки он заметил, что она больше не расклеивает стикеры по этажу и не сидит до поздней ночи, обложившись расписанием. Пусть Хеймитч и был почти мертвецки пьян и едва успевал распознать на горизонте дверные косяки.

Наутро, потягиваясь, он лениво выбрел в коридор, замечая уже заходящих в лифт трибутов. В голове что-то щелкнуло, напоминая, что их обычно неотступно и настойчиво сопровождает Тринкет, от которой - уж он-то знал, - никакими проклятиями при всем пылком желании не отмахнешься.
Эбернети чуть увереннее направился в сторону гостиной двенадцатого этажа, но нет, вопреки промелькнувшему в голове заключению, что сопровождающая все еще где-то
расслабляется, капитолийка была на месте и даже не очень-то жизнерадостно ковыряла вилкой в тарелке.
- Выглядишь так, будто только узнала, что станешь эскортом Двенадцатого, - Хеймитч подхватил с подноса яблоко и сел за одну-единственную нетронутую тарелку на щедро обставленном блюдами столе, - То есть, очень прискорбно, Тринкет.. - поясняет он с усмешкой, поднимая на нее взгляд и быстро заключая, что помятой она не выглядит, - Что за вселенская скорбь, куколка? У тебя закончились стикеры?

Хеймитч нахмурился: кажется, до него стала доходить суть произошедшего. Она что, поплелась на встречу со спонсором и пропала на всю ночь? Не поставив его в известность? Так, хорошо. Чтобы сейчас на нее не наорать или не начать ходить по всему Тренировочному в поисках наручников, чтобы уже к чему-нибудь пристегнуть эту Тринкет и быть уверенным, что она не пойдет искать неприятности на их пятые точки, нужно было срочно себя чем-то занять. Отвлечь. Стакан, например. Можно начать увлеченно пить, так как ментор малость подзабыл, что во второй руке сжимал яблоко.
И, ей-богу, она когда-нибудь его убьет, причем самым неожиданным и примитивным способом: едва сделав глоток, Хеймитч поперхнулся от ее следующего вопроса и принялся активно откашливаться. "Во имя седины Сноу, Тринкет, я больше не сяду с тобой за один стол..". Она могла бы стать перспективным наемным убийцей, просто подсаживаясь к своей жертве за обедом, например, и не вовремя что-то ляпая.
На секунду, в череде промелькнувших в голове мыслей, он представил свой новый расширенный статус. "Хеймитч Эбернети: ментор и сутенер..".
Так, стоп. Она же не серьезно, верно? Придя в себя и обломав ее план, который, видимо, заключался в том, чтобы добить ментора - она уж совсем переплюнула своих предшественниц, - Хеймитч поднял на нее серьезный выразительный взгляд. Какое-то время помолчал, стараясь разложить в голове - где, надо заметить, всего минут пять назад был полный штиль и умиротворение, - по полочкам полученную информацию.
Какие доводы он может выдвинуть, чтобы отогнать эту мысль от сопровождающей? Отговорить от.. секса со спонсором? Это было странно даже по меркам Эбернети: вот уж чего он никогда не делал за все годы менторства, так это не охранял чужое целомудрие. Впрочем, сама Тринкет тоже была странная. Он также ни с кем не обсуждал планы обработать спонсора подобным образом.
- Думаю, детка, это любопытная смена рода деятельности, - наконец хрипловато изрекает Хеймитч. Как сказать ей - и стоит ли вообще - что даже эта отчаянная мера была бы бессмысленна? Ну смогут они скинуть своим подопечным чего-нибудь съестного и бутылку воды. Дальше что? При отсутствии должной физической подготовки им на руку могла бы сыграть хитрость - для этого нужно было задействовать ум, который был парализован трусостью и паникой, едва они оказывались на Арене.
Эбернети бесчестное количество раз становился свидетелем таких вот идиотских потуг сопровождающих показать, что с их появлением даже в Двенадцатом что-то, да поменяется. Разумеется, все они шли проторенной дорожкой и довольно быстро находили какого-нибудь богатого представителя. Вот только дети гибли спустя несколько минут после начала Игр.
В этом было столько иронии, что рассмеяться себя заставить не мог даже Хеймитч. Оставалось тупо смотреть в экран и наблюдать, как трибуты, обезумев от страха, забывали все его советы и настояния и, вместо того, чтобы бежать прочь и искать укрытие, неслись к Рогу Изобилия.Тут-то чаще всего для них и заканчивались Голодные Игры. А также для многих других трибутов, не успевших улизнуть от профи с прихваченным.
- Нет, Тринкет, хватит этих твоих идиотских рейдов, - он отложил яблоко, не решаясь больше прикасаться ни к чему на столе, пока капитолийка находится в зоне его слышимости, - Предлагаю, если в твою голову еще раз забредет мысль пойти на встречу со спонсором, сделать это совместно.. От этого будет больше толка, - почти сразу поясняет он, стараясь как-то для самого себя сгладить образовавшиеся острые углы, - я смогу понять, настроены ли они всерьез вложиться в трибутов, а ты вовремя вызовешь скорую, в случае чего, - Хеймитч пожимает плечом, будто ничего более естественного и понятного представить себе нельзя. Во всяком случае, она не причитает насчет сломанного носа и не пытается сломать ему взамен мозг. Это хороший знак и прекрасный компромисс. Хотя логичнее, конечно, было бы сказать "давай выпьем за безнадежность всего этого мероприятия", но что-то ему подсказывало, что
ожидаемого злорадства от окончательных крушений ее надежд он не испытает.
Эбернети обежал взглядом стол, не особенно различая, что лежит на тарелках. Потом вновь посмотрел на капитолийку, понимая, что не задал один немаловажный вопрос.
- С кем именно ты встречалась, Тринкет?

"А какая разница?"
Вопрос на миллион, который Эбернети задает себе из раза в раз и на него, обычно, следует предсказуемый ответ: никакой. Никакой нет разницы, так что можно напиваться и стараться не думать о скором выходе трибутов на Арену. Никакой разницы, поэтому можно флегматично поддаваться воле Сноу и работать на человека, лишившего тебя, по сути, жизни. Никакой разницы. Какого черта он вообще нянчится с этой Тринкет? Ну поноет кому-нибудь о своей тяжкой доле эскорта дистрикта-12. Хеймитч вернется в Деревню Победителей и у него будет целый год, чтобы не вспоминать о Капитолии. К чему вся эта канитель с подыгрыванием чужим иллюзиям?
Он не уверен, почему его берет злость. Но она уже очень мерзко шевелится где-то в районе солнечного сплетения.
- Главное, чтобы кулаки не зачесались у тебя, Тринкет, - тем не менее, усмехается Хеймитч, вспоминая ее дебютную попытку побить его в Доме Правосудия.
- Да, мне же надо знать, с насколько громким треском мы провалились в этом году, - пожимает плечом ментор, делая несколько безвкусных глотков. В общем-то, они такие не единственные: просто Двенадцатому, помимо всего прочего, крайне повезло с идиотами-стилистами, из-за "гениальной" работы которых о трибутах не упоминают даже в свете Церемонии Открытия. Что вообще можно говорить о немного видоизмененной шахтерской форме? Но как достать стилистов Эбернети еще не придумал, поэтому довольствоваться им приходилось тем, что было.. Хотя он мог бы пригласить их на обед с Тринкет и проверить свою теорию. Должна же быть от сопровождающей какая-то польза, кроме бумагомарательства и сопровождения ребят к лифту. Раз уж со спонсорами у них все равно ничего не выйдет.
- Надо узнать об их сильных сторонах, - отвлеченно проговорил Хеймитч, наблюдая, как безгласая наполняет его стакан содержимым того самого заветного графина, - Девочка очень маленькая.. может прятаться, использовать маскировку. А с парнем сложнее. Ты говорила с ним, Тринкет? - он посмотрел на сопровождающую, решая не посвящать ее в их с Рубакой план. Хотя бы потому, что он вряд ли сработает: трибуты одного дистрикта и то не слишком доверительно относятся друг к другу, постоянно прибывая в скверной настороженности. Как можно было заставить их объединиться, чтобы появилась возможность продержаться хотя бы первые дни? Профи в этом плане были куда гибче и охотно сбивались в стаи, пока не истребят менее подготовленных соперников. Страх и неуверенность. Эти два качества отравляли и тянули их на дно, когда начинали преобладать над желанием выжить.
Хеймитч искоса посматривает на капитолийку. Может, они и не обойдутся без спонсоров.. где-то же она была целую ночь, м? Впрочем, скоро все встанет на свои места. После того, как озвучат полученные на показательных выступлениях баллы, можно будет подписывать договор. Или смотреть, как это делают кураторы первого и второго дистриктов. А потом можно хорошенько напиться и с относительно чистой совестью забыть о последующих событиях ночи, а то и пары дней.
- Ты же говорила с трибутами? - тактично уточняет ментор, беря с ближнего подноса подобие замысловатого пирожного, - Или тебя устраивало их молчание в ответ на болтовню?

Хеймитч не мог даже в самых смелых фантазиях предвидеть такой осведомленности от этой Тринкет. Но все-таки не подал вида и безучастно стаскивал что-то с тарелок или подносов, без особого энтузиазма и попыток разобрать, что отправляет в рот. Внушительное количество дней исключительно на веселительных напитках начинало сказываться не только на самочувствии, но и на координации. Конечно, это могло быть хорошим оправданием, если он снова случайно опрокинет поднос проходящей мимо прислуги на какого-нибудь разодетого в пух и прах франта или на кого-то из особенно нелюбимых спонсоров выплеснет содержимое своего стакана, но таких выходок от него все привыкли ожидать и без подлинно паршивого самочувствия. Так что.. Нет, он все-таки пожалел, что не смотрел на содержимое того, к чему не задумываясь тянулся, когда возникло желание отмотать время на пару секунд назад и вообще больше не прикасаться к тем блюдам капитолийской кухни, которые еще не внушали ему ни малейшего доверия.
- Значит, наши трибуты безнадежны.. - со вздохом смирения произносит ментор, - раз не влезли в симпатичные платья, у них нет никаких шансов. Предлагаю сообщить всем об этом и разъехаться по домам, - негромко пробубнил Хеймитч, хмуро запивая гадкий - и совершенно незнакомый ему до этого - привкус холодным виски.
Так что когда капитолийка подскакивает на ноги и вихрем выносится из гостиной, Эбернети остается только проводить ее непонимающим взглядом и надеяться, что она не расценила его слова всерьез. И, к сожалению, нет: вскоре она возвращается, да еще таща за собой сумку. Перед Хеймитчем появляется пестрящий всеми мыслимыми цветами лист бумаги с крупно пропечатанными датами. Ну что опять ей надо? Он пытается разобрать выделенный текст, но вместо того, чтобы проследить за скользнувшим ниже по списку пальцем, невольно цепляется взглядом за знакомую фамилию. На мгновение голос капитолийки отходит на последний план, Эбернети смотрит на дату встречи. Ну теперь, во всяком случае, все было понятно. Естественно, она не обязана прислушиваться к его словам. Тем более, пьяным. Скорее даже, была обязана разок-другой влипнуть в какую-нибудь неприятную ситуацию, чтобы иногда включать мозг, а не довольствоваться одной окрыленностью от далеко идущих планов.
Он бросает на нее беглый взгляд, а потом вновь включается в болтовню про расписание. Она всерьез думает, что он пойдет? Действительно. Разве мог поход в бар или занятие чем-то подинамичнее и поприятнее заменить это нуднейшее мероприятие, на котором он блаженно дремал первые пару лет своего менторства? Ему захотелось призвать Тринкет к тишине, но, кажется, она снова вошла во вкус и составляющая ее работы под названием "отравлять ментору существование" вновь вступила в силу.
- "Эмоциональна и надоедлива", - хмыкнул Эбернети в пол голоса, решая, тем не менее, не ставить ее в известность о своих планах послать ее планы к черту. Чего доброго, еще не отвяжется.
- Тринкет, она маленькая девочка, едва стоящая на ногах, когда на нее направляют камеры.. - тут же продолжает он, чтобы она не успела взъесться на него за предыдущий комментарий, и поднимается на ноги, - Да даже ты опасней, детка. Просто открывая рот и произнося слова, ты рискуешь опасно действовать мне на нервы, - наигранно дружелюбно произносит ментор, все еще пробегая взглядом по исчерченному яркими цветами листу. С похмелья он бы с радостью устроил этому пестрящему куску бумаги ритуальное сожжение, но сейчас только пытался взять в толк, что такого сделал Рейн, если.. Нет, Хеймитч решает не думать об этом и вообще не возвращаться мыслями к капитолийке. Только мыслями.
Усмехнувшись, он звонко опускает ладонь на ее ягодицы. Без каких-либо предшествующих этому в его голове логических цепочек или сложных причинно-следственных связей: ему просто захотелось это сделать.
- Толстовата, но упруга.. - изрекает он, кинув взгляд на сопровождающую, а затем убрал руку, - "Невинна и свежа", - тут же серьезно добавляет он, - я про нашу подопечную, а не про
тебя, разумеется.

"У нас еще и смертность высокая.. " - хочет добавить Хеймитч, но видя степень ее раздраконенности воздерживается от комментария. Он не рассчитывал на такую горячую отдачу - если бы знал, не ограничился одним замечание, - и титаническим усилием воли сдерживал желание откровенно расхохотаться.
Эбернети поворачивает голову в ее сторону и, в ответ на все пылкие выкрики-визги-негодования вопросительно поднимает бровь, как бы вопрошая: "Вы чего-то хотели?". Взгляд падает на сжавшиеся в кулаки руки сопровождающей, и он уже готовится получить "сверхмощный удар", в принципе, не собираясь уворачиваться - может, и заслужил. Почему бы и нет? Покушения на жизнь бодрят лучше нескольких чашек кофе. Хотя рассерженный вид Тринкет бодрит в три, а то и в четыре раза лучше. И на душе сразу так легко становится..
Когда она разворачивается, чтобы гордо и шумно ретироваться из гостиной, Хеймитч громко усмехается, бросая косой взгляд на выдающуюся часть тела сопровождающей - ту, что пониже поясницы и с самой первой их встречи попадает под раздачу. Рано или поздно они должны были перейти от ощупываний к открытому озвучиванию выставленной ментором оценки. Эбернети не считал себя таким уж дилетантом в этом деле, так что подумывал даже возмутиться и в свою очередь: что это ей не нравится?
- А я.. я.. - пародирует ее ментор, делая неопределенные жесты руками на манер капитолийцев, которых он поведал на своем веку как-то слишком уж много.
Сопровождающая снова возвращается - может, хочет, чтобы он еще раз оценил и изменил свое мнение?.. - и принимается как-то слишком по-хозяйски приводить его в еще более растрепанный вид. Эбернети ждет, когда она завершит свой дебют в качестве стилиста, а потом смотрит на нее сквозь упавшие на лицо пряди.
- Я понял, что как от сопровождающей от тебя больше толка, чем как от парикмахера.. - обращается он к снова удаляющейся девушке, небрежно отводя мешающие пряди назад. Во всей этой ситуации было кое-что немаловажное: Тринкет билась за право считать свою задницу тощей, а вовсе не за ее неприкосновенность.
Последние гневные слова разлетаются по всему двенадцатому этажу. В момент, когда дверь сопровождающей хлопает, из кухни появляется голова безгласой: та растерянно и даже немного напугано оглядывает гостиную, пока Хеймитч заимствует со стола, одну за другой, бутылки со спиртным и, вполне довольный собой, удаляется.

Отрезок времени до ночи прошел по привычной традиции. Они сидели с Рубакой в баре, за излюбленным столиком, и Хеймитч не без относительного удовольствия позволял - кажется, ее звали А - жаться к его плечу и исследовать тонкой ладошкой ткань рубашки. Постепенно подтягивались кураторы других дистриктов, которым повезло меньше и пришлось идти на скучное мероприятие, в записях Тринкет значившееся "Для менторов". При воспоминании о сопровождающей Эбернети невольно усмехнулся и подался вперед, вынуждая прижавшуюся к нему девушку встрепенуться, чтобы не упасть, потеряв равновесие, и подхватил заново наполненный стакан.
В череде редко содержательных разговоров, тем не менее, поднялась достаточно любопытная тема. Поглядывая на Хеймитча, один из менторов многозначительно подался вперед и, несмотря на то, что язык у него изрядно заплетался, c важным видом мятежника-информатора заговорил о К Рейне - Эбернети чуть не поперхнулся, решая, что не горит желанием выработать такой малоприятный условный рефлекс на все, что так или иначе напоминает ему о сопровождающей.
- Его любовница-спонсор, - в заключение бросил мужчина, откидываясь обратно на спинку дивана и тут же обхватывая огромной рукой тонкую талию девушки в ярко-оранжевом парике и с устрашающе длинными ресницами, которая поспешила прильнуть губами к уху ментора пятого дистрикта, выглядящего вполне довольным собой, - рассказала в одну из наших ночных встреч.. Так что, пока не поздно, Эбернети, усмири свою..
Хеймитч готов был подняться и с размаху съездить по физиономии старому товарищу, но сдержался. Плотно стиснув зубы, он последовал
примеру собеседника и откинулся на спинку дивана. Как быстро, однако, в Капитолии распространяются слухи по этой запутанной цепи из секса за деньги. Богатым капитолийкам достаточно было напиться, купив победителя на час-другой, и они уже готовы без умолку раскрывать любые секреты - жительницы столицы оставались жительницами столицы. Ветреными и болтливыми. Расслабленные в чужих руках, забывали - а то никогда и не вспоминали - о малейшей бдительности: кто такие победители? Товар. На те заветные проплаченные часы - не значительнее безгласых, разницу составлял лишь род услуг.
Если Рейн всерьез решил перекрыть кислород двенадцатому, он сделает это, всего лишь на одной из светских встреч выразив своим коллегам неодобрение их дистриктом - этого намека будет более чем достаточно. Что тогда? Конечно, им и без этого давно не доводилось заполучать спонсоров. Но надежда, кажется, рухнула разом не на один год вперед. Задеть самолюбие влиятельного спонсора - сродни преступлению. Несложно догадаться о путях его искупления - как и о путях его совершить, - но прежде всего Эбернети было крайне любопытно узнать подробности встречи Тринкет, которая больше не могла назваться личной - уж слишком многих ее исход разом затрагивал.

Хеймитч удалился из бара раньше всех, под каким-то совсем уж идиотским предлогом - даже не одним. Отмахиваясь и твердя что-то нечленораздельное, полагаясь на громко звучащую музыку, которая все равно смазывала слова, он покинул компанию и направился к лифту. Оказавшись на своем этаже, проследовал мимо нескольких замерших при его виде безгласых - вероятно, он выглядел злее, чем сам полагал, - и остановился у двери сопровождающей. Не колеблясь, Эбернети настойчиво стучит в дверь, а затем, не дожидаясь приглашения или прямолинейного совета пойти куда подальше, дергает ручку. Дверь поддалась. Это немного удивило: он посмотрел на распахнувшуюся дверь, не уверенный, забыла закрыть ее Тринкет или сам Хеймитч дернул слишком сильно и сломал замок. В свое оправдание, в этом случае, он мог смело выдвинуть аргумент "дверь была хлипкая". В самом деле, она совсем тонкая и..
- Тринкет, - позвал он, проходя в ее комнату и ища взглядом сопровождающую. Не желая, чтобы их слышали даже безгласые, он небрежно дергает несчастную дверь, так что та с хлопком закрывается, - надо поговорить, - оставалось добавить "если ты еще не заметила".